Кимры. Достопримечательности

Кимры (Россия, Тверская область, г. Кимры)

Как добраться? C Савеловского вокзала до ст. Савелово, далее на автобусе, маршрутке или такси до центра города 1 — 1,2 км. От Москвы удобнее всего добираться до Кимр по Дмитровскому шоссе, через г. Дубну. Расстояние около 135 км. Можно проложить маршрут и через г. Талдом.

Кимры, или, как раньше говорили, Кимра (с ударением на последний слог), не кажется русским топонимом. Так откуда же это непривычное, резкое для слуха название города? Одна из предложенных учеными версий гласит о его происхождении от племени киммерийцев, но из-за своей несостоятельности она так и остается в ряду маловероятных. Другая гипотеза имеет дославянское происхождение, от населявших эти края в древние времена финно-угров. Автор «Истории Российской» В. Татищев связывал «Кимры» с мордовским «Кирема», обозначавшим «Медвежья глава», только и эта версия, хотя и кажется наиболее вероятной, была отвергнута.
Уже в X в. на месте, именуемом позже «Графская гора», зародились гончарный, кузнецкий и литейный промыслы. Найденные при раскопках артефакты подтвердили занятия местного населения земледелием, рыболовством и охотой. Исторически оказавшись на главном волжском торговом пути, Кимры не только росли и богатели, но и подвергались частому разорению.

История города Кимры

Кимры, причудливые и своеобразные в своем неповторимом модерновом облике, давно заслужили право стать городом-музеем, но расположенные в стороне от крупных туристических маршрутов, они по-прежнему пребывают в забвении.
Первое упоминание Кимр, довольно позднее, находим в грамоте Ивана Грозного в 1546 г. Тогда это сельцо (или крепость) являлось важным торговым и таможенным центром, имея деловые отношения с Каргополем, Смоленском и, конечно, с соседним Дмитровом. К началу XVIII в. здесь стало развиваться обувное ремесло, впоследствии принесшее Кимрам всероссийскую известность.
Петр I заказывал в «сапожном царстве» амуницию для русской армии. После прекращения регулярных царских подрядов, под давлением новых рыночных условий местное население было вынуждено искать иные способы заработка, и многие обращались к торговле и ярмарочной деятельности.
На протяжении трех веков Кимры были приписаны к дворцовому ведомству и служили «наградой» за заслуги перед Отечеством тому или иному видному сановнику. Пожалуй, самыми знаменитыми владельцами села были вице-канцлер М. Головкин, супружеская чета граф М. Воронцов (государственный канцлер России) и его супруга графиня А. Скавронская, а также граф Ю. Лита, их зять (потомственный аристократ, рыцарь Мальтийского ордена и вельможа при дворе Павла I), сделавший немало для благоденствия «обувного государства». В 1846 г. местные крестьяне и ремесленники получили свободу из рук владелицы Кимр — графини Ю. Самойловой (урожденной Скавронской).

Население Кимр в большинстве своем было не просто зажиточным, а, можно сказать, состоятельным, потому и обошлась ему свобода недешево — почти в полмиллиона рублей, и ждать ее пришлось 20 лет.
В конце XIX в., во время становления модерна, городок застраивался пышными купеческими особняками и доходными домами. Это стилевое единство дает право Кимрам считаться единственным в России городом-музеем эпохи модерна.
В Кимрах и сегодня многое говорит о былом расцвете, вот только уникальные памятники все больше ветшают и разрушаются. Когда же у отдельных домов появляются новые владельцы — они возрождаются к жизни, молодея на глазах. Сюда лучше приезжать летом, тогда на фоне зелени, пестроты цветов и голубого неба вылинявшая деревянная архитектура не смотрится так печально.
Несмотря на то, что Кимры были экономически более развитыми и превосходили по численности населения Старицу, Весьегонск и свой уездный центр Корчеву, статус города они получили только в 1917 г., после узаконенного решения Временного правительства. Несправедливое и запоздалое решение было вызвано предположительно налоговой политикой, т.к. по сравнению с городом сельское население имело льготное налогообложение, что до поры до времени было выгодно местному купечеству.

Застройка Кимр, осуществлявшаяся в период конца XIX в. — нач. XX в., решена в формах эклектики и модерна. Жилые и общественные здания отличаются разнообразием художественных форм и приемов, интерпретированных на провинциальный манер. Богатые накладные и пропильные орнаменты, прихотливые по абрису наличники и кронштейны, причудливые кровли в виде шатров и епанчей с чешуйчатым покрытием будто стремились превзойти друг друга в замысловатости. Один сосед «форсил» перед другим, соперничая в башнях-вышках — у кого «затейливее и краше».
Остались в прошлом ухоженные волжские набережные с чугунными ограждениями, где летними вечерами любили фланировать парами, и пристань с надрывно гудящими колесными пароходами. Разбросанные по разным концам городка храмы после службы устраивали оглушительный перезвон. Среди них басистым благовестом выделялся Покровский собор. Этот грузный по архитектуре храм, как и еще несколько церквей, теперь безвозвратно исчез из панорамы Кимр. Силуэт города, лишившийся выраженных доминант, в значительной степени проиграл от этого.
Мы въезжаем в город на автомобиле по Московскому шоссе, которое почти сразу перетекает в ул. Орджоникидзе. Уже здесь, на западной окраине, поражает изобилие своеобразных жилищ, выделяющихся оригинальностью планировочных и наружных декоративных решений (дома 44 (1), 39 (2), 30 (3), 24 (4) и др.). Еще более удивительны по своей художественной образности строения по ул. Кирова и ул. Московской.

Карта достопримечательностей г. Кимры

Кимры карта достопримечательностей

  1. Дом №44 (ул. Орджоникидзе)
  2. Дом №39 (ул. Орджоникидзе)
  3. Дом №30 (ул. Орджоникидзе)
  4. Дом №24 (ул. Орджоникидзе)
  5. Вознесенская церковь с колокольней и трапезной
  6. Дом №5 (ул. Кирова)
  7. Дом №3 с «вышкой» по центру (ул. Кирова)
  8. Гостиный двор
  9. Краеведческий музей (ул. Урицкого, 8/13)
  10. Дом №23 (ул. Кирова)
  11. Дом обувного фабриканта Лужина (ул. Кирова, №28)
  12. Преображенский собор
  13. Здание архива (ул. Володарского, №24)
  14. Особняк (ул. Володарского, №26)
  15. Дом №10 (Фадеевская наб.)

Гимн модерну на некоторое время прерывает стоящая справа от дороги отремонтированная Вознесенская церковь (5) (1814) с колокольней и трапезной (1829) (наб. Салтыкова-Щедрина). Храм действующий. От него вернемся на ул. Орджоникидзе и проедем широкий мост через Кимрку. Сразу за мостом внимание привлекает ярко-голубой дом (6) (ул. Кирова, 5) с большими окнами эллиптической формы и осыпающейся штукатуркой. Видимо, чтобы скрыть увечья фасадных плоскостей, их попытались замаскировать большим баннером. По соседству с ним не менее привлекательный деревянный дом с «вышкой» по центру (7) (ул. Кирова, 3).
Ближе к реке видны розовые корпуса торговых рядов. Рядом с ними на Торговой (теперь Майской) площади, еще до революции вымощенной брусчаткой и освещенной фонарями, расположен Гостиный двор (8) (1914). Сложенный из кирпича с сочным каменным узорочьем, он представляет собой незаурядный памятник национального стиля. Особенно нарядно была оформлена его центральная повышенная часть (с импровизированными воротами, боковыми кувшинообразными столбами арки), оканчивающаяся высокой и крутой епанчовой кровлей, расписанной в «шашку», и острыми башенками по углам корпуса. И сегодня Гостиный двор мог бы послужить горожанам, но почему-то являет собой картину опустошения.
Вернемся на ул. Кирова. Здесь есть интересный жилой дом 23 (10))с нависшим над входом деревянным эркером, завершенным узким «теремным» шатром. Но бесспорной жемчужиной модерновой коллекции является дом обувного фабриканта Лужина (11), стоящий в конце квартала (ул. Кирова, 28).

Здесь в полной мере выплеснулась фантазия художника: круглые окна, изломанные формы кровель, вздымающаяся над крыльцом с точеными колонками башенка и, конечно, обилие резьбы — деревянной аппликации. Несколько лет назад в доме функционировал магазин игрушек, затем работало агентство недвижимости, теперь особняк отремонтирован и пустует.
Отсюда через четыре квартала вверх и один налево по ул. Урицкого можно добраться до Преображенского собора (12) (1911), представляющего собой поздний образец шатрового зодчества. Или спуститься вниз к вантовому мосту через Волгу. Напротив моста находится бледно-розовое здание архива (13) (ул. Володарского, 24), выделенное на главном фасаде колоннами с забавными капителями, имитирующими ионические волюты (завитки). Справа — эклектичный двухэтажный особняк (14) (ул. Володарского, 26) с арочными окнами в затейливых наличниках. От него спустимся далее вниз, мимо моста, к Фадеевской набережной (Кимры — родина известного советского писателя А. Фадеева) и повернем налево.
Почти в самом начале набережной есть еще один архитектурный уникум стиля модерн — почти сказочный терем — жилой дом (15) (Фадеевская наб., 10), который нельзя оставить без внимания. Трехчастные окна под острыми щипцами на теремной кровле кажутся позаимствованными из древнерусской архитектуры, а ниже стилистика резко меняется: огромное круглое окно с мелкой расстекловкой — прием вызывающей новизны. Крыльцо левой части здания походит на граненую беседку под фигурным шпилем. Удивительно, красочно и непредсказуемо.
Ну а теперь можно отправиться на прогулку по набережной в сторону пристани, понаблюдать за судами в порту на противоположном берегу или просто побродить по узким улочкам Кимр и полюбоваться такими непохожими друг на друга фасадами старых домов.

Владелица Кимр — последняя из Скавронских — графиня Юлия Павловна Самойлова

Графиня Юлия Павловна СамойловаГрафиня Юлия Самойлова владела усадьбой Славянка под Петербургом, дворцом на Елагином острове в северной столице, виллой в Ломбардии, палаццо в Милане, дворцом на озере Комо, а также селом Кимры в Тверской губернии.
Одна из богатейших и красивейших женщин России носила прозвище «последняя из Скавронских», т.к. действительно была последней в роду и потому имела возможность унаследовать огромное состояние.
Графиня жила то в Петербурге, то в его пригороде на роскошной даче, построенной для нее архитектором и художником Александром Брюлловым. После притеснений со стороны императора Николая I, которому не нравилось дерзкое поведение Самойловой, балансировавшей на грани этикета, она перебралась в Италию, где познакомилась с братом Александра Брюллова – Карлом. Между Юлией и Карлом вспыхнуло глубокое и искреннее чувство. Светская красавица стала музой для художника: только в своей знаменитой картине «Последний день Помпеи» он запечатлел ее трижды.

Вельможа-оригинал Юлий Помпеевич Литта, и его страсть к мороженому

Юлий Помпеевич ЛиттаВ тридцатых годах на улицах Петербурга можно было встретить колоссальную фигуру величественной осанки, члена Государственного совета, графа Юлия Помпеевича Литта, известного главного деятеля в доставлении мальтийскому ордену покровительства императора Павла I. Граф Литта в высшем петербургском обществе являлся истинно блестящим обломком екатерининского двора. Современник его говорит: «Мы так привыкли видеть графа Литту в каждом салоне, любоваться его вежливым и вместе барским обхождением, слышать его громовой голос, смотреть на шахматную его игру, за которою он проводил целые вечера, любоваться его бодрою и свежею старостью, что невозможно было не вспоминать о нем каждую минуту, особенно тогда, когда его не стало». Гр. Литта принадлежал к древнему миланскому роду, он с юности посвятил себя морской службе. В 1789 году он переехал в Россию и отличился в войне со Швецией под предводительством принца Нассауского, когда заслужил орден св. Георгия 3-й степени и шпагу за храбрость. При императоре Павле он был вице-адмирал, кавалер ордена св. Александра Невского и граф Российской империи; в 1799 году — наместником великого магистра Мальтийского ордена. Граф Литта отличался несколькими эксцентрическими особенностями: во-первых, голос его громкий и сильный, звучный густой бархатистый бас слышался везде и покрывал собою все другие не только голоса, но иногда и звуки оркестра. Так, на гуляньях ли, в театрах, в первом ряду кресел у самой рампы оркестра, на постоянной прогулке по Невскому или Английской набережной, — везде всегда необыкновенно громко звучал его голос. Голос графа в обществе получил наименование «трубы архангела при втором пришествии». Во-вторых, граф, не будучи вовсе большим гастрономом, страстно любил мороженое и поглощал его страшными массами как у себя дома, так и везде, где только бывал.

Так, во время каждого антракта в театре ему приносили порцию за порцией мороженого, и он быстро его уничтожал.
Граф считался баснословным потребителем мороженого — известные в то время кондитеры Мецапелли, Сальватор, Резанов и Федюшин почитали графа своим благодетелем. Граф Литта жил совершенно в одиночестве в своем доме на Большой Миллионной, близ арки, — в доме, теперь принадлежащем министерству финансов. Окна большого барского дома Литты никогда не были освещены и являли собой какой-то унылый и грустный вид. Вдруг, в одну ночь, когда медики объявили графу, что ему остается жить не долее нескольких часов, к удивлению всех соседей мрачный дом озарился огнями сверху донизу; загорелись и яркие плошки у подъезда графа. Дело в том, что у римских католиков обряд приобщения святых тайн совершается с некоторою торжественностью; граф и приказал засветить все люстры, канделябры и подсвечники в комнатах, через которые должен был проходить священник со святыми дарами. Умирающий в памяти и совершенно спокойно приказал подать себе в спальню изготовленную серебряную форму мороженого в десять порций и сказал: «Еще вопрос: можно ли мне будет там, в горних, лакомиться мороженым!» Покончив с мороженым, граф закрыл глаза и перекрестился, произнеся уже шепотом: «Сальватор отличился на славу в последний раз», — и перешел в лучший из миров, где он не знал, найдет ли мороженое. Все огни догорели вместе с жизнью графа, и осталась догорать только одна небольшая спальная лампада в головах усопшего, освещавшая распятие.

Граф умер 24 января 1839 года. Император Николай I поручил барону М. А. Корфу, бывшему в то время государственным секретарем, опечатать и разобрать бумаги покойного, между которыми, как предполагалось, могли находиться любопытные документы относительно Мальтийского ордена. Но ничего важного между ними не отыскалось. Самое любопытное, что нашли в бумагах, был проект сочиненной им себе самому эпитафии следующего содержания: «Julius Renatus Mediolanensis natus die 12 aprils 1763; obiit in Domino… august 1863.[1] На чем было основано это предсказание, впрочем, не сбывшееся, — не известно.

Граф Литта, как видно из завещания его, оставил огромное состояние, которым был обязан не только своей женитьбе на племяннице Потемкина, рожденной Энгельгардт [2], но и собственному своему состоянию, а также своей расчетливости. Он отказал внучке своей, графине Самойловой, жившей постоянно заграницей, 100 тысяч рублей ежегодной пенсии, затем по такой же сумме единовременно в пользу тюрьмы, в инвалидный капитал и для выкупа из процентов содержащихся за долги; 10 тысяч — для раздачи бедным в день его похорон, камердинеру 15 тыс. и пенсии ежегодно по 1000 руб. Но деревни, дом, драгоценные движимости и огромные капиталы завещаны двум родным племянникам Литты, жившим в Милане. Неизвестно только, что он оставил своему побочному сыну, известному провинциальному актёру Аттиле, имевшему громкую романическую историю в конце шестидесятых годов. Граф Литта был в родственных связях со всею нашею русскою аристократией. Племянник его, кн. Владимир Голицын, раз спросил его: «А знаете ли вы, какая разница между вами и Беггровым? [3] Вы — граф Литта, а он — литограф».

В Москве была известна в тридцатых годах одна оригинальная личность, которая, где бы ни появлялась, сейчас же засыпала. Это был очень богатый помещик, имевший много родных и знакомых. Одевался он по образцу инкрояблей [4] времен первой французской революции, вечно в одном синем фраке с золотыми пуговками. Из жилетного его кармана торчала массивная золотая цепочка от двух дорогих золотых брегетов. Впрочем, часы, так как и цепочки, часто у него возобновлялись: обе эти дорогие вещи у него часто срезывались охотившимися за ним ворами в продолжение его суточных путешествий по разным улицам Москвы, несмотря на то, что он никогда не выезжал один, а в сопровождении двух гайдуков-лакеев, его любимицы, старой ключницы-калмычки, и жирного мопса. «Где ваши часы?» — спрашивали его знакомые. «Что-с?» — встрепенувшись от своей спячки прошамшит он. — «Часы ваши где?» — «А! часы срезали, украли, когда я был на похоронах». — «У кого это, где?» — «Не знаю, спросите у калмычки». Все знали, что обокрасть его не было хитрости, даже лакеи его обирали и снимали с рук кольца. Он вечно спал, но это сонливое состояние не было результатом болезненности организма и дряхлости лет, а просто следствием одного предсказания.

В бытность свою в молодых годах в Париже он посетил известную предсказательницу Ленорман. Ловкая гадальщица, заметив его недалекость, позабавилась над ним вволю. Наговорив ему много приятного и неприятного, она наконец окончила свое пророчество словами, заставившими побледнеть нашего чудака. «Теперь я должна вас предупредить, что вы умрете на своей постели». — «Когда? Когда? В какое время?» — спрашивает он в ужасе. «Когда ляжете на постель», — докончила, улыбаясь, лукавая предсказательница. И вот с тех пор его покойная мягкая перина, подушки из лебяжьего и гагачьего пуха, шелковые одеяла были брошены и вынесены из квартиры, чтобы такие дорогие предметы его не соблазнили. Напрасно друзья смеялись ему в глаза, упрекая его в легковерии и не раз доказывая ему, что по его богатству, положению и жизни нельзя было и ожидать другой, более покойной смерти. Но слова Ленорман звучали в его ушах хуже погребального колокола. Он не внимал никаким убеждениям, и с тех пор на всех публичных собраниях, в гостях, в театрах, — всюду стала появляться постоянно дремлющая его личность, не имевшая никакой возможности уже отдохнуть у себя на постели.

Образ его жизни был очень оригинален: он вставал почти со светом, проводя ночь в обществе, потому что ему было скучно без общества, тяжело и невыносимо было отдыхать в полусогнутом положении более часа. С утра закладывали ему четырехместную карету и он выезжал во фраке и белом галстуке в сопровождении своей калмычки и старого мопса Бокса. Без калмычки он не мог сделать шага, она убаюкивала его сон разговорами и сказками. Утренние его прогулки были по крику лакея: «Пошел по ельничку!» Кучер и форейтор двигались, объезжая столицу, отыскивая, нет ли где похорон. Из всех удовольствий ему нравился только процесс погребения, возможность поспать под унылое пение и проводить покойника до последнего его жилища. На обязанности калмычки также лежало по возвращении домой рассказать барину все виденное за день, сам барин этого не мог сделать — он всюду спал. В Москве говорили, что ловкая калмычка, пользуясь беспросыпным положением его и присутствуя в церквах на всяких церемониях, чуть-чуть не сыграла с ним злой шутки и не обвенчала с одной из своих знакомых. Только непредвиденный случай спас его. Это так напугало его, что с ним сделался нервный удар, от которого он и умер. Больного его никак не могли уложить на постель. Он умирал, дремля, полусогнувшись на своем кресле и ворча и брыкаясь ногами, когда калмычка со слезами просила его успокоиться на её постели. Перед кончиной, несмотря на его последние усилия, на жалобный стон, на слезящиеся глаза, его все-таки силою уложили на кровать. Предсказание Ленорман сбылось после пятидесятилетнего добровольного нравственного мученичества.

[1] — «Юлий, уроженец миланский, родился 12 дня апреля 1763 года; отошел к Богу… августа 1836» (лат.).
[2] — Литта Екатерина Васильевна (1761-1829), урожд. Энгельгардт, в первом браке — Скавронская.
[3] — Речь идёт об одном из братьев — Иване Петровиче (1793-1877) или Карле Петровиче (1799-1875) Беггровых, знаменитых литографов того времени.
[4] — Incroyabl — «невероятный, крайний» (фр.) — кличка французских щеголей, составлявших во время Директории одну из групп роялистской оппозиции.

Литература:
М.И. Пыляев Замечательные чудаки и оригиналы М., 2014

Кимры — сапожное царство

Сапожный промысел, получивший начало в XVIII в., совершенствовался на протяжении многих десятилетий. Его развитию во многом поспособствовали войны (Крымская 1853–1856 гг., Русско-турецкая 1877–1878 гг., а затем Первая мировая). В «Статистическом временнике Российской империи» писали: «Село Кимра Корчевского уезда составляет главный центр сапожной промышленности в этом районе Тверской губернии…
Сапожный промысел составляет до такой степени исключительное занятие местных жителей мужского пола, что все полевые работы, кроме покоса, а также и в зимнее время возка дров отправляются преимущественно женщинами…»
Расширению Кимрского сапожного производства содействовали переселившиеся из других мест России купцы и скупщики товара. Сбыт продукции наладили в Петербург, Москву, на Нижегородскую и Украинскую ярмарки, а также за границу. Изделия кимрских обувщиков могли быть отменного качества и завоевывали один за другим призы на престижных зарубежных выставках, а могли быть откровенно халтурными, с картонными подметками и разваливались уже через час.
Все вехи развития обувного производства (от кустарного до промышленного) представлены в экспозиции Краеведческого музея (9), который недавно отметил 90-летний юбилей (ул. Урицкого, 8/13, 10.00–17.00, кроме пн., вт., (48236) 3 12 67, 3 27 43).
Ну и нелишне будет упомянуть, что по выходным местные обувщики пытались забыться от своего рутинного ремесла и «лежали в стельку», т.е. «пили как сапожники».
Этот кимрский уклад жизни отражен в местной скульптуре, также представленной в Краеведческом музее.

На карте обозначено местоположение дома обувного фабриканта Лужина (г. Кимры, ул. Кирова, №28)

Схема проезда

icon-car.png
Кимры. Достопримечательности

Карта загружается. Пожалуйста, подождите.

Кимры. Достопримечательности 56.874983, 37.356965 Кимры. Достопримечательности

Related Images:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Нататурка.Ру - Памятники Архитектуры и Не Только