Планируя поездку в музей-усадьбу Останкино, уточняйте — завершены ли реставрационные работы!
Музей-усадьба Останкино
- Официальный сайт: http://www.ostankino-museum.ru/
- Адрес: 1-я Останскинская ул., д.5
- Телефон: + 7 (495) 602-1852
- E-mail: info@ostankino-museum.ru
- Экспозиции Дворца открыты для посещения с 18 мая по 30 сентября только для организованных экскурсионных групп. Индивидуальное посещение экспозиций не осуществляется.
— в будние дни (со среды по воскресенье) принимаются только заказные группы.
— в выходные дни (суббота, воскресенье) с 12 00 до 17 00 формируются экскурсионные группы из одиночных посетителей.- Парк открыт до 20:00. Продажа билетов до 19:00
Одна из старейших подмосковных, созданная при участии выдающихся зодчих: Ф. Кампорези, К. Бланка, Е. Назарова, а также крепостных мастеров П. Аргунова, А. Миронова, Г. Дикушина.
В XVII столетии усадьба принадлежала князьям Черкасским, а с середины XVIII в. — богатейшим вельможам Шереметевым. Жемчужина Останкино — дворец-театр, являющийся памятником искусства мирового значения. Прекрасно сохранившийся двухэтажный деревянный, оштукатуренный дворец классического стиля (1790-1798 гг.) поражает утонченной архитектурой и мастерством внутренней отделки. Стены дворца покрыты декоративной росписью, резьбой и лепкой. Интерьеры украшали более 120 полотен, в т. ч. фамильные портреты, гобелены, изделия из фарфора, изысканная мебель и роскошные люстры. Наборные паркеты из ценных пород дерева изумляли прихотливыми ковровыми узорами.
Великолепие усадьбы Останкино
Центральная часть дворца — театральный зал, рассчитанный на избранную публику имел ряд невероятных на тот момент технических новшеств: его пол мог подниматься и опускаться; колонны, сделанные из картона при необходимости увеличения пространства могли перемещаться; машинное отделение театра позволяло легко и быстро менять декорации; а шумовые иллюзии создавались специальными механизмами…
На территории имения высится церковь Троицы Живоначальной (1678-1683 гг.) — один из лучших и характерных памятников московской архитектуры второй половины XVII в.
Парк сохраняет единичные старовозрастные деревья (дубы и липы), фрагменты регулярного сада. Его интересной особенностью являлись пруды, один из которых имел форму лиры (начало XVII в.), а остальные семь, соединялись между собой каналами (не сохранились).
Схема проезда
Архивные материалы усадьбы Останкино (фотографии, чертежи, акварельные отмывки):
1. Продольный разрез дворца через театр, проходные галереи и павильоны. 1794-1795 гг. П.А. Биязев
2. Фасад дворца, театра, проходных галерей и павильона в усадьбе Останкино. 1794-1795 гг. П.А. Биязев
3. Продольный разрез дворца через театр, проходные галереи и павильоны (фрагмент). 1794-1795 гг. П.А. Биязев
4. Продольный разрез дворца через театр, проходные галереи и павильоны (фрагмент). 1794-1795 гг. П.А. Биязев
5. Храм Троицы Живоначальной в Останкино
6. Дворец в усадьбе Останкино
7. Останкино, фрагмент парка с прудом
8. Усадьба Останкино, дворец
9. План дворца и парка в усадьбе Останкино. 1793 г., А.Ф. Миронов
10. Проект оформления павильона. 1793 г. В.Ф. Бренна
11. Продольный разрез павильона. 1793 г. В.Ф. Бренна
12. Останкино. Общий вид со стороны пруда. 1836 г. Н.И. Подключников
13-14. Усадьба Останкино. Интерьер дворца
15-16. Останкино. Дворец1-11. Усадьба Останкино интерьер дворца
12. Усадьба Останкино фрагмент иконостаса церкви
План усадьбы Останкино
- Дворец
- Церковь Троицы
- Кухонный флигель
- Парнас в парке
- Персоналии
Граф Николай Петрович Шереметев
Граф Н.П. Шереметев, 1751—1809, сын графа Петра Борисовича от брака с княжной Варварой Алексеевной Черкасской, родился 28 июня 1751 г.; в детстве был любимым товарищем Цесаревича Павла Петровича. Образование свое он закончил продолжительным заграничным путешествием (1769—1775), во время которого слушал лекции в Лейденском университете. При Екатерине II граф Шереметев был назначен сенатором, а Павел I, тотчас по воцарении, назначил друга своего детства обер — гофмаршалом, возложив на него «тяжелую задачу преобразовать Двор и устранить злоупотребления». Граф Н.П. Шереметев не только навлек на себя неудовольствие придворных своими стараниями «не выходить из границ штата», но и сам своенравный Павел, поощривший его вначале пожалованием ордена св. Андрея, скоро охладел к нему настолько, что в конце 1797 г., по выражению графа Шереметева, для доверенного обер — гофмаршала были «совершенно затворены двери кабинета Его Величества». Эти хлопотливые и неблагодарные обязанности пагубно отзывались на здоровье графа; два года промучился он на этом посту, пока 1 ноября 1798 г. не был пожалован в обер — камергеры. Павел, впрочем, тогда же выказал ему свое благоволение, пожаловав кавалером Мальтийского ордена. Граф Н. П. Шереметев увлекся своей крепостной, умной и
сердечной Прасковией Ивановной Ковалевской, и 6 Ноября 1801 г. вступил с нею в брак; супруга графа умерла 23 Февраля 1805 г., через три недели после рождения сына Дмитрия. Страшно пораженный смертью жены, Шереметев посвятил остаток дней своих воспитанно сына и щедрой благотворительности, за что Сенат поднес ему 25 Апреля 1805 г. золотую медаль с изображением самого благотворителя. Он умер 2 Января 1809 г. и погребен в Лазаревой церкви Александро-Невской лавры.
Прасковья Жемчугова
Граф Н. П. Шереметев был человек болезненный и всю жизнь мучился от всяких недугов; он был любителем музыки, пения и драматического искусства и сам аккомпанировал на виолончели Прасковии Ивановне. Его крепостной театр был так поставлен, что иные приятели его, как князь Юсупов, раздружились с ним «из зависти театра». Останкинский дворец остается памятником его изящного художественного вкуса. По отзыву бывшего крепостного графа Шереметева, академика Никитенка, он «между многочисленных вассалов слыл за избалованного и своенравного деспота, не злого от природы, но глубоко испорченного счастьем». Не таким, однако, рисуется граф Шереметев в его переписке и особенно в «Завещательном письме» к сыну. Граф Шереметев называл себя «простым, добрым человеком» и имел , по видимому, полное право на это название: он был нежным, любящим сыном, мужем, отцом и братом. Во время болезни «Маргаридушки» (Реметевой), побочной сестры своей, он позднею осенью «в скуке» жил в подмосковной, ссылаясь па то, что «оставить больную никак нельзя и жалко». Он был гуманным господином и заботился об устройстве в вотчинах школ и богаделен. После усмирения бунта в одном из его имений, граф Шереметев всячески защищал виновных и просил ревизора, «сколько возможно, быть в наказаниях человеколюбивым и отнюдь палками никого не наказывать». Он называл гордость «пороком бездушным, гнусным и несносным» и был до крайности скромен в оценке своих заслуг. «Чувствую», писал он, «что нет моих никаких заслуг, и я уже и сам забыл, что предки наши делали и как усердно служили». Имея «нрав уединенный и любящий мир и тишину он , по мере сил , старался „быть полезным в обществе при чем всегда заботился о сущности дела, а не о «,наружностях», и, будучи обер -гофмаршалом, считал недостойным себя, для успеха при Дворе, «являть себя в глазах Государя расторопным, метаться при бываемых празднествах и столах». Граф Николай Петрович был глубоко убежден в суетности и непрочности богатства, лживости «лицемеров и ласкателей» от его завещания веет духом Экклезиаста: «Во всем богатстве и пышности не находил я ничего утешительного и целебного для изнемогшей души моей. Помни, что житие человека кратко, весь блеск Mира сего исчезает неминуемо!» Но такое настроение привело его не к мрачному мизантропизму, а к покорности воле «всем управляющего Промысла» и деятельности на пользу больных и обездоленных.
(С портрета Рослена 1775 г.; собственность графа С. Д. Шереметева, С.-Петербург.)
Ю.И. Шамурин Останкино
Ни одна подмосковная не дает такого драгоценного материала для изучения русского декоративного искусства XVIII века. Останкино больше музей, чем жилая усадьба, и недаром его устроитель Н. П. Шереметев гордился своим созданием, считал его «величайшим, достойным удивления» делом. Кроме старинной церкви XVII века и совершенно заглохшего, но когда-то тщательно украшавшегося парка, в Останкине только и есть, что великолепный громадный дворец.
Дворец этот был построен и украшен в течение одного десятилетия, и это придает ему единство и цельность. В Останкине работало несколько выдающихся художников и большое количество искусных крепостных мастеров. Наконец, во всем дивном дворце нет ни одного уголка, где бы художественность была принесена в жертву практическим соображениям. Ни в одной другой подмосковной не приходится встречать подобного соединения самых счастливых условий; и если добавить, что Останкино находится в дивной сохранности, то станет очевидна его исключительная художественная значительность…
Останкино не обладает никакими природными красотами: дворец стоит на самой прозаической равнине. Около него был небольшой пруд, теперь обратившийся в болото, и этот контраст бедной природы и роскошного произведения искусства еще резче выделяет его утонченную красоту.
Н. П. Шереметев начал постройку дворца в 1789 году. Для объяснения причин, побудивших его, только что получившего в наследство прекрасную подмосковную — Кусково, приниматься за сооружение новой усадьбы, обыкновенно приводят биографические факты: его любовь к актрисе Параше и желание уйти из Кускова, где все напоминало о ее скромном происхождении и прежней жизни. Еще более вероятно, что «мания строительства», по выражению Екатерины II в письме к Гримму, охватившая русских бар в конце XVIII века, не обошла и Н. П. Шереметева. Кусково было созданием его отца — Петра Борисовича, человека Елизаветинского времени; сын, воспитанный на Западе новыми художественными течениями, едва ли удовлетворялся кусковскими затеями. Несомненно, ему рисовался идеал дворца «в чистом вкусе», роскошное создание раннего классицизма, блещущее бесконечным разнообразием новонайденных античных форм. Этот идеал воплотило Останкино.
Сам Шереметев очень упорно вникал во все детали сооружения дворца, советовался с архитекторами, иногда не соглашался с ними и делал по своему вкусу, выбирал модели для внутреннего убранства и меблировки. В результате подобного «режиссерства» мы не находим в Останкине создания одного великого мастера, но эпоха, то понимание красоты, которое объединяло всех мастеров конца XVIII века, сказались в нем гораздо шире и разностороннее.
Останкинский дворец, несмотря на свою головокружительную роскошь, весь деревянный. В нем нет ничего характерного для «сельского» дома. Он вполне городское здание и так же удачно мог бы украшать любую улицу Москвы. Только колоссальные размеры здания, в котором нужно было сосредоточить все требовавшееся для широкого барского быта, напоминают, что это загородная усадьба. Его внешняя архитектура, взятая в целом, не производит особенно выгодного впечатления: в громадной приземистой массе дворца пропадают те совершенные его части, которые в отдельности необыкновенно красивы…
Дворец, как недавно выяснил И. Грабарь, строился несколькими архитекторами. В центральной части дворца узнается рука М. Ф. Казакова. В боковых крыльях — манера Кваренги, но есть и позднейшие поправки Д. Джилярди и его ученика М. Д. Быковского. Главный корпус дворца уже был достроен к 1796 году, когда граф Шереметев принимал в Останкине Павла I. Крылья пристроены в 1800—1801 годах. Незначительные добавления Джилярди сделаны около 1815 года, а поправки Быковского — в 1850-х годах.
Если историческое значение Останкинского дворца замутнено этим сотрудничеством представителей различных архитектурных течений, то в эстетическом отношении — это одно из самых обаятельных московских зданий XVIII века. Для Останкина не жалели средств, и каждый, кто прикасался к нему, давал все лучшее, что мог.
Красиво общее впечатление. На болотистом подмосковном лугу, у края пыльной дороги и редкого, словно ощипанного, леса высятся звучные портики, ритмичные барельефы и гирлянды — творения эпохи высшей эстетической гармонии, когда-либо созданной человечеством. Мраморный барельеф, легкие фризы — все это родилось под жарким солнцем Эллады. Там мрамор, залитый солнцем, давал резкие эффекты: темные, почти черные тени еще сильнее выделялись блеском освещенных частей. Но в пасмурном русском свете тени барельефа дают нежную гармонию, нежные перламутрово-серые переливы, слабые тени колонн прозрачными пятнами ложатся на гладь фасада. И в такой смягченной концепции классическая красота вяжется с серым небом, с блеклыми лугами…
В Останкине нет той внешней простоты, которая отличает большую часть подмосковных барских домов. По обоим фасадам щедро развешаны гирлянды, проведены скульптурные фризы, размещены барельефы. Все формы Останкинского дворца классичны, но нарядность его, общий дух архитектурного облика свойствен тому пониманию красоты как роскоши, как обилия и вычурности, которое господствует на всем протяжении XVIII века.
Ни одна подмосковная не дает такого драгоценного материала для изучения русского декоративного искусства XVIII века. Останкино больше музей, чем жилая усадьба, и недаром его устроитель Н. П. Шереметев гордился своим созданием, считал его «величайшим, достойным удивления» делом. Кроме старинной церкви XVII века и совершенно заглохшего, но когда-то тщательно украшавшегося парка, в Останкине только и есть, что великолепный громадный дворец.
Дворец этот был построен и украшен в течение одного десятилетия, и это придает ему единство и цельность. В Останкине работало несколько выдающихся художников и большое количество искусных крепостных мастеров. Наконец, во всем дивном дворце нет ни одного уголка, где бы художественность была принесена в жертву практическим соображениям. Ни в одной другой подмосковной не приходится встречать подобного соединения самых счастливых условий; и если добавить, что Останкино находится в дивной сохранности, то станет очевидна его исключительная художественная значительность…
Останкино не обладает никакими природными красотами: дворец стоит на самой прозаической равнине. Около него был небольшой пруд, теперь обратившийся в болото, и этот контраст бедной природы и роскошного произведения искусства еще резче выделяет его утонченную красоту.
Н. П. Шереметев начал постройку дворца в 1789 году. Для объяснения причин, побудивших его, только что получившего в наследство прекрасную подмосковную — Кусково, приниматься за сооружение новой усадьбы, обыкновенно приводят биографические факты: его любовь к актрисе Параше и желание уйти из Кускова, где все напоминало о ее скромном происхождении и прежней жизни. Еще более вероятно, что «мания строительства», по выражению Екатерины II в письме к Гримму, охватившая русских бар в конце XVIII века, не обошла и Н. П. Шереметева. Кусково было созданием его отца — Петра Борисовича, человека Елизаветинского времени; сын, воспитанный на Западе новыми художественными течениями, едва ли удовлетворялся кусковскими затеями. Несомненно, ему рисовался идеал дворца «в чистом вкусе», роскошное создание раннего классицизма, блещущее бесконечным разнообразием новонайденных античных форм. Этот идеал воплотило Останкино.
Сам Шереметев очень упорно вникал во все детали сооружения дворца, советовался с архитекторами, иногда не соглашался с ними и делал по своему вкусу, выбирал модели для внутреннего убранства и меблировки. В результате подобного «режиссерства» мы не находим в Останкине создания одного великого мастера, но эпоха, то понимание красоты, которое объединяло всех мастеров конца XVIII века, сказались в нем гораздо шире и разностороннее.
Останкинский дворец, несмотря на свою головокружительную роскошь, весь деревянный. В нем нет ничего характерного для «сельского» дома. Он вполне городское здание и так же удачно мог бы украшать любую улицу Москвы. Только колоссальные размеры здания, в котором нужно было сосредоточить все требовавшееся для широкого барского быта, напоминают, что это загородная усадьба. Его внешняя архитектура, взятая в целом, не производит особенно выгодного впечатления: в громадной приземистой массе дворца пропадают те совершенные его части, которые в отдельности необыкновенно красивы…
Дворец, как недавно выяснил И. Грабарь, строился несколькими архитекторами. В центральной части дворца узнается рука М. Ф. Казакова. В боковых крыльях — манера Кваренги, но есть и позднейшие поправки Д. Джилярди и его ученика М. Д. Быковского. Главный корпус дворца уже был достроен к 1796 году, когда граф Шереметев принимал в Останкине Павла I. Крылья пристроены в 1800—1801 годах. Незначительные добавления Джилярди сделаны около 1815 года, а поправки Быковского — в 1850-х годах.
Если историческое значение Останкинского дворца замутнено этим сотрудничеством представителей различных архитектурных течений, то в эстетическом отношении — это одно из самых обаятельных московских зданий XVIII века. Для Останкина не жалели средств, и каждый, кто прикасался к нему, давал все лучшее, что мог.
Красиво общее впечатление. На болотистом подмосковном лугу, у края пыльной дороги и редкого, словно ощипанного, леса высятся звучные портики, ритмичные барельефы и гирлянды — творения эпохи высшей эстетической гармонии, когда-либо созданной человечеством. Мраморный барельеф, легкие фризы — все это родилось под жарким солнцем Эллады. Там мрамор, залитый солнцем, давал резкие эффекты: темные, почти черные тени еще сильнее выделялись блеском освещенных частей. Но в пасмурном русском свете тени барельефа дают нежную гармонию, нежные перламутрово-серые переливы, слабые тени колонн прозрачными пятнами ложатся на гладь фасада. И в такой смягченной концепции классическая красота вяжется с серым небом, с блеклыми лугами…
В Останкине нет той внешней простоты, которая отличает большую часть подмосковных барских домов. По обоим фасадам щедро развешаны гирлянды, проведены скульптурные фризы, размещены барельефы. Все формы Останкинского дворца классичны, но нарядность его, общий дух архитектурного облика свойствен тому пониманию красоты как роскоши, как обилия и вычурности, которое господствует на всем протяжении XVIII века.
Старая эстетика и полюбившиеся античные формы, по существу два противоположных эстетических идеала, гениально слились в том изящном Louis XVI, который под Москвой представляет Останкино. В последующие десятилетия, когда классическое понимание красоты начало одолевать, на смену нарядности пришла гармония. В Останкине очень легко проследить эту смену архитектурных течений. Первоначальный центральный корпус дворца — это классицизм, весь овеянный грацией, пышностью и немного вычурностью XVIII века, но боковые корпуса уже созданы новым духом, ищущим строгой гармонии, немного холодной простоты.
Благородная сдержанность в садовом фасаде левого крыла. Дремлющие львы сторожат вход с четырьмя ионическими колоннами; в нарочитой простоте архитектурной композиции большое мастерство, большая самоуверенность художника. Необыкновенно классичен и эффектен выступ на правом крыле, в средней части так называемого «детского» коридора. В общей массе дворца теряются эти небольшие детали, но в них подчас больше красоты, чем в целом здании. И. Э. Грабарь приписывает их Кваренги. Глубокая центральная ниша с фигурой «Пляшущего раба», две боковые ниши с изысканной формы вазами и два небольших барельефа на спокойной глади стены — все так гармонично скомпоновано, так утонченно по пропорциям, что долго кажется высшим достижением искусства. И кажется — высшая тайна художественного творчества вот в этой простоте, понятной, убедительной без объяснений, без знаний, без размышлений!
Дом заключает в себе ряд жилых комнат, несколько гостиных, «Египетский зал», картинную галерею, театр, концертный зал, «детские» коридоры, соединяющие крайние выступы крыльев с главным зданием. Над внутренним убранством дворца работало еще больше мастеров, чем над внешним, и с ним можно считаться только как с образцовым памятником эпохи.
Залы Останкинского дворца так прекрасны, так насыщены искусством, что мысль не мирится с представлением о них, как о жилых комнатах. Единственное слово, которое хочется применить к ним, это — «храм». Тут начинается та мистическая черта, за которой искусство переходит в религию, творчество — в молитву. Вдохновенно творящему художнику безразлично, будут ли люди поклоняться его созданию или обратят его в предмет домашнего обихода; в душе Казакова или того неведомого, кто создавал ослепительный убор останкинских зал, звучала дивная гармония; все добрые отзвуки мира, весь экстаз жизни, всю радость и всю любовь, вместо исступленных слов молитвы, выливала душа художника в божественной красоте. Эта молитва делом, молитва создаваемой красоты уже сотню лет освещает душу зрителей, не зрителей — а участников, уносит к вечному и беспредельному, опьяняет экстазом…
В Останкине все одинаково красиво: лепные карнизы, расписные потолки, стены, узорчатые двери и наличники, печи, мебель, люстры. Полутемный вестибюль обработан очень скупо, но тем сильнее эффект следующей за ним парадной лестницы. Ее прекрасная скульптурная обработка — первый аккорд той величественной красоты, что ожидает там наверху. Первая комната от лестницы — «Зеленая гостиная». Ее общее впечатление несколько разочаровывает: безусловно хороши только двери и потолки. У нас в России есть какое-то предубеждение против прикладного искусства: оно кажется чем-то мелким и второстепенным. Немного стыдно любоваться дверью или печью, которая как бы ни была красива — все же создана для практического назначения… Подобное предубеждение прочно держится на том внешнем безобразии быта, которое считается у нас как бы обязательным, но Останкино лучше всяких доводов разбивает этот русский предрассудок!
Дальше идет «Египетский зал». Египетского в нем мало; только кариатиды серого мрамора у дверей повторяют римскую статую Антиноя, изваянную в духе египетского искусства. В основных линиях «Египетский зал» благородно прост, но эта простота при больших его размерах создает впечатление величественной ясности и все обилие украшений и художественных предметов не кажется напыщенным. Почти полное отсутствие мебели не делает зал пустым; его ясная композиция отчетливо выделяет каждую красивую часть: порталы со сфинксами и вазами, уже упоминавшиеся кариатиды, колонны с хорами, чудный потолок, украшенный росписью и лепкой. Хрустальные люстры, несколько канделябров и малозаметные диваны не придают залу характера жилого помещения, и это хорошо: не хочется, чтобы такая редкая, дивная красота приспособлялась к житейским будням…
Через столовую, «проходную» и картинную галерею, не прибавляющих новых впечатлений, но и не разжижающих полученных, входят в театральный зал. Вместе с картинной галереей он занимает около 3/4 всего второго этажа. Внимание к театру становится понятным, если вспомнить, что, строя Останкино, Н. П. Шереметев уже любил П. И. Ковалевскую и его театральные увлечения переплетались с личными. Театральный зал ослепительно хорош со своим нарядным потолком, белым лесом колонн, грациозными лепными фризами и порталами. Здесь когда-то давались торжественные представления для избранного кружка и почетных гостей. Ставились мифологические оперы в наивном и вместе с тем напыщенном стиле XVIII века. При посещении Станислава Понятовского ставилась опера «Самнитские браки»; вся усыпанная бриллиантами в средневековом рыцарском костюме, вместо классического, играла Параша Жемчугова, выступая в роли Элианты. Обстановкой и декорациями заведовал великий мастер Гонзаго; теперь в сумрачном серебристом сумраке старого зала легко встает в воображении картина парадного спектакля: сотнями огней горели люстры, заливая густыми тенями лепные фризы и стены за колоннами; группа зрителей в живописных костюмах, усеянных кружевами, бриллиантами и золотом, казалась со своими изысканными движениями такой же труппой актеров, как и действовавшая на сцене. Гремела кристальная музыка моцартовского стиля, медленно двигались артисты, принимая «возвышенные» позы, сверкая фантастическими костюмами…
В нижнем этаже есть специальный концертный зал, едва ли не лучшее украшение Останкинского дворца.
Волшебное чувство меры, доступное художникам только наиболее зрелых в эстетическом отношении эпох, отнимает у грандиозного зала всю его массивность, всю архитектурную напряженность; словно нарисованная на холсте уходит вдаль нарядная перспектива, незаметно несут свой груз колонны; украшений мало, но каждый декоративный эффект — классический образец стиля. Идеальная, восторженно воспринимаемая глазом гармония — в четком рисунке фриза из грифонов и урн, в обманчивой простоте дверей, колонн, прекрасных лепных печей.
В левом крыле дворца немного озадачивает пряная, слишком перегруженная красота приемного зала; здесь слишком много роскоши, словно не надеялся художник на свое искусство и призывал все новые и новые ресурсы; но над всей беспокойной щедростью приемного зала простирается превосходный лепной потолок, полный той гармонии, которая очаровывает в лучших частях Останкинского дворца. В Останкине все хорошо, но из хорошего приходится выбирать лучшее, потому что иначе нужны целые тома восторженных описаний!
Художественных предметов, картин и статуй, заслуживающих внимания, мало в Останкине. Зато вся обстановка комнат, за немногими позднейшими дополнениями, — дивные образцы прикладного искусства XVIII века. Канделябры, курильницы, хрустальные люстры и стенники, комоды, столы, бронзовые таганы перед каминами, часы, вазы, консоли — во всех этих предметах житейского обихода средоточено целое море искусства и красоты. Особенно поражает, что многие, кажущиеся бронзовыми, предметы на самом деле из позолоченного дерева. Эта тончайшая резьба — работа крепостных шереметевских резчиков. Хотя у них и были перед глазами вывезенные из-за границы модели и рисунки лучших мастеров своего времени, но все же чудом кажется это искусство простых русских людей, так хорошо перенявших заморские «швыркули». Чтобы так свободно передавать богатейшие формы созданий XVIII века, нужно было понять, проникнуться их красотой. Какими-то непонятными путями подмосковные мужички безукоризненно воссоздавали красоту, выработанную столетиями художественной работы…
Но ведь и весь Останкинский дворец — создание крепостных шереметевских художников, издали руководимых Кваренги, Казаковым, Кампиони и др. Н. П. Шереметев из Петербурга распоряжался работами, а исполняли неведомые Жарковы, Мухины и Фунтусовы. Им приказывали расписывать плафоны — «сделать так, чтобы все походило на Рафаэлевы ложи»; им присылали из Парижа образцы лучших бронзовых мастеров и приказывали повторять их из дерева; им приказывали вычерчивать античные орнаменты в египетском, помпейском и других вкусах, и полуграмотные, наверно дальше Москвы не выходившие, ремесленники с честью справлялись с трудными задачами.
Было ли для них чужим то, что их заставляли делать, вся эта красота, создаваемая по барскому приказанию? Логика говорит, что да! Но даже при поверхностном осмотре Останкина возникают сомнения. Так не могут творить рабы из-под палки, ненавидящие свою работу: конечно, в душах этих крепостных мастеров было понимание и любовь к своему делу, было увлечение им, подчас переходящее во вдохновение. Если так, то почему бесплодно прошел XVIII век, оставивший вокруг Москвы и Петербурга несколько прекрасных дворцов, не давший народу ни одного прочно запомнившегося образа, ни малейшего толчка его собственному творчеству?
Сложная русская быль много вызывает вопросов, но редко дает ответы. Нет ответа и на недоуменный вопрос: почему сто лет напряженного народного творчества прошли без следа? Не имея пока убедительных подтверждений, хочется подсказать: потому что души народной не затронуло Останкино; был навык, было мастерство, но сердцу ничего не говорили грифоны, голые богини и крылатые амуры — они оставались чужим господским делом, хотя и увлекательным…
Во второй половине 1799 года Н. П. Шереметев окончательно переехал в Останкино. Он перевез сюда свой театр, всех музыкантов и «комедианток», но веселиться пришлось недолго, хотя останкинские торжества великолепием превосходили кусковские. Последнее празднество было устроено в честь коронации Александра I — «по фантастичности своей оно напоминало одну из Арабских ночей. В отношении блеска и великолепия оно превзошло все, что только могло дать самое богатое воображение человека…» — писал англичанин-свидетель.
В 1803 году скончалась П. И. Шереметева. В завещательном письме сыну, трогательном своей искренностью, граф Николай Петрович пишет: «Когда кончина супруги моей повергла меня почти в отчаянное состояние, весьма мало нашлось утешителей и участников печали моей тогда, когда капля слезы, малейший вздох или одно чувствительное слово искреннего друга, честного человека могло бы дать хоть слабую отраду душе моей»… Петербургская знать, готовая раболепствовать перед богатым Шереметевым, нашла в себе силу, чтобы показать свою сословную непримиримость: Параше Жемчуговой и после смерти не хотели простить графиню Шереметеву. Никто не пришел на ее похороны, и на дежурстве у ее гроба стояли такие незнатные люди, как старый архитектор Кваренги.
В пустынных гулких залах Останкина приходят на память эти две тени XVIII века: вельможа, обладавший всеми благами мира, но не сумевший добыть себе счастья, и бедная Псиша — Параша Жемчугова, сначала беззаботно пасшая коров на кусковских лугах, затем восхищавшая голосом и талантом любителей сцены и рано умершая, словно растаявшая в суровой черствости александровского Петербурга…
При воспоминании о ней старый дворец становится еще загадочнее, еще недоступнее в своей величественной красоте.
Источник:
Ю.И. Шамурин «Подмосковные» М., 1912-1914 гг. тов. «Образование»
Церковь Живоначальной Троицы в Останкине
Дата постройки: 1683–1691 гг.
Архитектор: П. С. Потехин
Дата реставрации: 2011 – 2013 гг.
Автор проекта реставрации: РСК «Архитектурное наследие»
Первое упоминание о Троицком храме в Останкине относится к XVI веку. В 1625 – 1627 годах в селе появилась новая деревянная церковь, а в 1678-м князь И. Б. Черкасский ходатайствовал о строительстве каменной — на новом месте, так как на старом прошло моровое поветрие. Северный придел нового храма (во имя Тихвинской иконы Божией Матери) был освящен в 1683 году, южный (во имя святого Александра Свирского) — в 1691-м, центральный (во имя Живоначальной Троицы) — в 1692-м. Иконостас датируется также 1692 годом.
Позже были достроены крыльца и галерея, на заключительном этапе — колокольня с шатровым завершением. По поводу архитектора, построившего храм, у специалистов нет единого мнения, но наиболее вероятной кандидатурой считается крепостной архитектор П. С. Потехин. В 1739 – 1754 годах завершение колокольни заменили новым, двухъярусным, в стиле барокко. Позднее обветшавшие крыльца, галерею и новое завершение колокольни разобрали. В 1878 – 1880 годах архитекторы Н. В. Султанов и Н. В. Серебряков полностью отреставрировали храм. Колокольне возвратили шатровое завершение, более подходящее к стилю узорочья, в котором выстроен храм. Также восстановили южное крыльцо и паперть, отреставрировали изразцы и наличники.
Церковь была закрыта около 1930 года. В 1935-м здание перешло в распоряжение Останкинского дворца-музея творчества крепостных, в нем разместилось музейное хранилище. В семидесятые годы были проведены реставрация иконостасов и стенописи, ремонт кровли и фасадов. Храм вернули Русской Православной Церкви в 1991 году, предварительно отреставрировав его под руководством архитектора Е. А. Черникова. Сначала в храме размещалось подворье Введенской Оптиной пустыни, сейчас — Патриаршее подворье.
В 2011 – 2013 годах РСК «Возрождение» осуществила проект реставрации трех иконостасов храма Живоначальной Троицы. В ходе предварительных обмеров применялась новейшая технология — трехмерное лазерное сканирование иконостасов. На всех деревянных элементах декора иконостасов в связи с утратой первоначальных крепежей их заменили шурупами-саморезами с антикоррозийным покрытием, восстановили утраченную позолоту, серебряное покрытие и покраску, укрепили левкас, устранили сколы и шелушения краски.
При работах с одноярусным иконостасом 1836 года в северном (Тихвинском) приделе был выявлен первоначальный отделочный и покрасочный слой (гладкие стены иконостаса — тепло-молочные, колонны и задняя стенка — светло-зеленовато-сероватые, детали и декор — позолочены). На основании исследований химиков-технологов и архивных данных была восстановлена оригинальная отделка колонн из искусственного мрамора, поддерживающих верхнюю часть иконостаса. Иконостас южного (во имя Александра Свирского) придела был обновлен в 1842 году. Полихромную роспись сменил новый резной декор, покрытый позолотой. Цветовое решение каркаса, часть икон были обновлены, часть из них — написана заново. В 1856-м иконостас ремонтировался под наблюдением архитектора М. Д. Быковского. В 1987 – 1991 годах частично воссоздан каркас иконостаса, а затем иконы.
При этом демонтировали и восполняли фрагменты со значительными утратами — резные колонки и розетки, декор с ангелами над Святыми вратами (сами врата находились в музее «Останкино»), большие и малые кронштейны в двух нижних рядах. В ходе реставрационных работ 2013 года все это было восстановлено.
Самой ответственной частью работ стала реставрация уникального — как по художественной ценности, так и по высокому уровню сохранности — центрального иконостаса храма. Он, как уже говорилось, датируется 1692 годом, имеет высоту 13,5 метра и состоит из 9 ярусов. Иконные проемы различаются по конфигурации, высоте и длине, ни один ряд не повторяет другой. Рамки на иконах оформлены сквозной золоченой резьбой. Резьба на колонках напоминает вьющуюся виноградную лозу.
В 1877 – 1880 годах и в семидесятых годах XX века иконостас реставрировался. Был проведен стратиграфический анализ слоев отделки, идентифицированы пигменты и связующие тонировки. При реставрации было сочтено целесообразным не нарушать историческую хронологию ремонтов, сохранить
первоначальные красочные, посеребренные и позолоченные слои XVIII – XIX столетий. Каждый восстанавливаемый элемент выполнялся в нескольких вариантах — резьба, отделка и позолота, — сравнивался с первоначальным элементом, только после этого рабочая группа реставраторов принимала окончательное решение.
Такой подход к реставрации и невмешательство в авторский слой привели к тому, что уникальный иконостас сохранился в первозданном виде.
Источник:
А. Алексеев Москва, которая есть. Лучшие примеры реставрации XXI века. М., 2013