Усадьба Глинки (Россия, Московская область, Щелковский р-н, Лосино-Петровский, сан. Монино) — старейшая в Подмосковье, относящаяся ещё к петровским временам
Недоступна для посещения. По последним данным усадьба находится в частной собственности предпринимателя и депутата Госдумы от Балашихинского округа 117 Вячеслава Фомичёва
Как добраться? Проезд на автомобиле. Поворот на Монино с Горьковское шоссе, далее через г. Лосино — Петровский. У высокой церкви поворот на светофоре, на указателе «санаторий Монино».
Она принадлежала в течении века (до 1791 г.) Брюсам. Родоначальником Брюсов был Яков Вилимович — сподвижник Петра I — военный и государственный деятель, учёный и дипломат. Архитектурный ансамбль Глинок был создан в 1727 — 1735 гг., когда Я.В. Брюс вышел в отставку.
Усадьба выстроена в стиле дворцово — парковой архитектуры, с чертами европейского барокко. В настоящее время сохранилось два каменных комплекса — парадный и хозяйственный. Парадный двор образован главным домом и тремя флигелями. Хозяйственный двор был основательно перестроен в конце XVIII века и более не представляет художественного интереса.
Усадьба Глинки Я. Брюса
Небольшой двухэтажный, прямоугольный в плане дом (20-30-е годы XVIII в.), можно считать наиболее старым из сохранившихся в Подмосковье. Его отличает сдержанная торжественность. Арочный портал рустован, скошенные углы здания в обрамлении пилястр. Оконные наличники красивого рисунка, с демоническими масками на замковых камнях над окнами первого этажа, и лучковым очельем — над окнами второго.
Второй этаж по обоим фасадам выделен открытыми лоджиями, со спаренными колоннами. На крыше — лёгкая деревянная башенка, специально спроектированной для астрономических наблюдений Брюса.
«Лаборатория Брюса», или как её ещё называют — «Петровский домик» — представляет собой одноэтажный парковый павильон, сохранивший декоративное убранство петровской эпохи. По сторонам главного входа помещаются полукруглые в плане арочные ниши для статуй, обрамлённые спаренными пилястрами с белокаменными капителями композитного ордера. Хороши рокайльные раковины, украсившие конхи ниш.
Декоративное убранство павильона дополняют широкие пилястры и фигурные наличники. Ныне здания старинной усадьбы занимает санаторий «Монино». В западном флигеле одно время функционировал музей Я.В. Брюса, теперь он закрыт (см. комментарии).
Пожалуй, ни с одной подмосковной усадьбой не связано столько легенд и поверий, столько фольклорного творчества, как с Глинками. Эта усадьба принадлежала фельдмаршалу Якову Вилимовичу Брюсу. Крупный государственный и военный деятель, замечательный ученый своего времени, он был одним из ближайших соратников Петра I. Упоминая имя Брюса в поэме «Полтава», А. С. Пушкин пишет:
Сии птенцы гнезда Петрова —
В пременах жребия земного,
В трудах державства и войны
Его товарищи, сыны.
С юных лет Брюс проявлял пытливый интерес к естественным наукам и математике. Им он отдавал все свободное от служебных занятий время. Военную службу Брюс начал рано и с 1683 г., в возрасте 13 лет, находился в рядах петровских «потешных». В 1704 г. Петр I доверил ему руководство русской артиллерией. Командуя артиллерией, Брюс участвовал во взятии Нарвы и Ивангорода (1704 г.), Риги (1710 г.). Под начальством Брюса русская артиллерия блестяще действовала в Полтавском бою 27 июня 1709 г. Историк этого герои ческого сражения пишет: «…страшный огонь, вырвавший из рядов неприятеля в короткое время массу жертв, — все это произвело потрясающее впечатление на противника». На поле «полтавской виктории» Петр I торжественно наградил Брюса орденом Андрея Первозванного. Под наблюдением Брюса строились крепости, велась отливка орудий и проверка их боя на полигонах. По предложению Брюса были созданы артиллерийская и инженерная школы, астрономическая обсерватория.
Петр I доверял ему и ответственные дипломатические дела. Так, в 1721 г. благодаря настойчивости и твердости Брюса был подписан Ништадтский мир, закончивший длительную войну со Швецией. «Никогда наша Россия такого полезного мира не получала!» — писал Петр I Брюсу.
Современники называли Брюса «мужем высокого ума». Он был человеком всесторонних и глубоких знаний. В 1706 г. Петр I поручил ему ведать книгопечатным делом в России, редактировать географические карты, глобусы земли и небесной сферы. В 1709 г. под наблюдением Брюса библиотекарь и издатель В. А. Куприянов выпустил известный «Брюсов календарь».
После смерти Петра I, как пишет биограф Брюса, он «не мог равнодушно смотреть на происки вельмож, неограниченное властолюбие Меншикова». В 1726 г. Брюс вышел в от ставку и поселился в Глинках. Жил он уединенно, мало с кем общаясь, проводя все время в научных опытах и экспериментах. Известно, что в эти годы Брюс работал в своей усадьбе Глинки над поисками точных методов определения удельного веса металлов, искал способы очистки их от посторонних примесей.
Необычный распорядок жизни Брюса, долгий свет по ночам в окнах дома, тревожные шумы и сверкание искр в лаборатории, непривычный вид научной аппаратуры — все это способствовало возникновению фантастических легенд о Брюсе. В них передовой ученый предстает «чародеем», «колдуном», «чернокнижником». Фольклористы до сих пор записывают легенды о том, как Брюс открыл столь часто упоминаемую в русских сказках «живую воду» и показывал Петру I ее действие, как в жаркий июльский день он к удовольствию гостей обратил пруд в парке в каток и предложил кататься на коньках, как деревья этого парка рассаживались по знакам некоей «тарабарской грамоты», секрет чтения которой утерян. В Глинках бытовал рассказ о том, как к Брюсу в ночные часы прилетал огненный дракон, которого он в гневе обратил в каменное изваяние на одной из лужаек. Кто знает, может быть, именно эти легенды привели к уничтожению декоративной скульптуры парка.
В 1735 г. Брюс умер. В течение XIX века его усадьба пере ходила из одних купеческих рук в другие. В 1840-х годах здесь была писчебумажная фабрика, переоборудованная в 1850-х годах в бумагопрядильную. В 1899 г. усадебный дом, приспособленный под хранение хлопка, выгорел внутри от удара молнии. В эти же годы владелец Глинок, возможно под влиянием бытовавших поверий, распорядился выбросить всю скульптуру парка в Ворю, чем разрушил чудесный усадебный ансамбль. Один из посетителей Глинок записывает в 1926 г.: «Следы этого варварства невежественного фабриканта видны еще теперь, — бродя по берегу реки, вы натыкаетесь то на руку, выглядывающую из земли, то на женский торс, то на античный профиль мужской головы…»
До конца своих дней Брюс радел о пользе русского просвещения. Он мечтал, чтобы созданная им с такой любовью лаборатория и многочисленные коллекции продолжали служить благородному делу родной науки. По словам биографа, «кабинет графа Брюса, состоявший из разных механических, астрономических и физических машин и инструментов, также из камней, руд, древних медалей, монет и других редкостей, почитался первым в России. Он завещал его и всю свою библиотеку императорской академии наук на пользу общественную».
В советские годы дом Брюса в Глинках был восстановлен. Уже много лет в нем помещается санаторий. В этом назначении приюта последних дней Брюса может быть лучшим образом выражена память о сподвижнике Петра, так высоко чтившем науку и так ревностно стремившемся служить ею человеку.
Источник:
С. Веселовский, В. Снегирев, Б. Земенков Подмосковье. Памятные места в истории русской культуры XIV-XIX вв. М., 1962 с.330-333
План усадьбы Глинки
- Дом
- «Кладовая Брюса»
- Кордегардия
- «Лаборатория Брюса»
- Служебный флигель
- Оранжерея
А.Н. Греч «Венок усадьбам» Глинки
Если бы Глинки, усадьба гр. Я.В. Брюса, известного сподвижника Петра, находилась за границей — она давно бы послужила предметом монографического исследования и, конечно, вошла бы во все популярные «Бедекеры» и путеводители. У нас же усадьба мало кому известна, несмотря на крайне интересные свои архитектурные памятники и сохраняемое в церкви надгробие — едва ли не самое лучшее и зрелое произведение Мартоса. Время и превратности судьбы оставили, увы, слишком заметный след на усадьбе, насчитывающей теперь уже больше 200 лет своего существования. Действительно, Глинки, пожалованные Брюсу в 1721 году за Аландский мир со Швецией, строились в 20-х годах XVIII века мастером, к сожалению, нам неизвестным, но умелым и недурно знакомым с итальянским зодчеством. Об имени его можно только гадать — был ли то иностранец Микетти или русский зодчий Еропкин — сейчас, не имея ни планов, ни архивных известий, сказать невозможно.
Несомненно одно, Глинки — это небольшая дворцовая усадьба, распланированная в принципах Петергофа и Ораниенбаума. Особенностью расположения построек в этом, некогда с большим вкусом устроенном брюсовском поместье, являются две оси ориентации построек, расположенные под прямым углом по отношению друг к другу. Вероятно, эти условия подсказаны были местностью — впадением в Клязьму живописной Вори. Перпендикулярно последней направлена главная ось усадьбы. Она прежде всего проходит через двор, четырехугольный cour d’honneur, замкнутый домом, и дальше, прорезав его середину, продолжается в планировке парка, перерезает квадратный прудок и оканчивается несколько позднее возникшей церковью.
Двор перед домом с трех сторон обстроен небольшими одноэтажными службами — флигель прямо против дома был впоследствии надстроен, другие же по сторонам носят еще характер первоначального своего назначения — правый жилого помещения, левый кордегардии, то есть караульни, где стоял взвод солдат согласно чину генерал-фельдцейхмейстера, который носил владелец гр. Я.В. Брюс. Таким образом, на дворе наблюдается полное симметрическое расположение построек. Но уже в парке замечается отклонение от этого принципа. Слева от главной оси находится каменный увеселительный павильон, не имеющий «дружка» с другой стороны. Это здание находится в связи с другой поперечной осью усадьбы. Издали, со стороны старого Лосиного завода, находящегося на противоположном берегу Клязьмы, всего яснее выявляется вторая и, в сущности, едва ли не главная отправная точка планировки. Здесь, в центре — узкий фасад дома, как ниже мы увидим, особенно нарядно обработанный, а по сторонам — внешние фасады кордегардии и паркового павильона, находящиеся на совершенно равном расстоянии от центра и совершенно одинаково обработанные с этой стороны, несмотря на абсолютно различное назначение этих двух построек. Вся архитектура довольно широко раскинулась на пригорке, образующем сначала террасу, где устроен большой прямоугольный искусственный пруд с некогда перекинутым через него мостом по оси планировки; ниже расстилается широкая луговина, где синей лентой течет река. Когда-то пригорок и терраса были связаны между собой архитектурными всходами по сторонам гротовото сооружения, всходами, ориентированными согласно фасаду дома, подводившими под всю архитектурную композицию декоративно связанный с ней фундамент. Таким образом, здесь откос почвы был использован принципиально так же, как моренный берег в композициях Стрельнинского, Петергофского и Ораниенбаумского дворцов.
Правда, сейчас нужно некоторое усилие воображения для того, чтобы, мысленно удалив дощатый сарай, восстановив утраченные части, представить себе первоначальный архитектурный ансамбль. Тем не менее он совершенно ясно сохраняется в своих основных частях.
Уже не раз приходилось говорить, что архитектурными памятниками стиля барокко очень небогато русское загородное строительство. Постройки в Глинках, дом в Сватове, Грот, Оранжерейный дом и Эрмитаж в Кускове, дворец в Новлянском над Москвой-рекой, наконец, постройки в Ясеневе — вот, в сущности, и весь репертуар известных нам памятников, конечно, если исключить дворцовые усадьбы под Петербургом и строительство Растрелли в Митаве и Екатеринентале.
Мастера — немцы, итальянцы, голландцы, французы, шведы — оставили в России первой половины XVIII века следы своей строительной деятельности. Задача будущего историка русского искусства — связать их постройки на дальнем русском Севере с характером и стилем архитектуры той страны, представителями которой они являлись, подобно тому, как это было произведено по отношению к Архангельскому собору Московского Кремля или к работам некоторых мастеров классицизма. И, может быть, тогда корни привитой России западноевропейской барочной архитектуры точно определятся в творчестве Де Вальи, Шлютера, Леблона, о которых уже много писалось, и Карла Хёрлимана, чье влияние на петровскую архитектуру через мастеров-скандинавов кажется нам совершенно несомненным. Однако тщательный просмотр форм и деталей глинковских построек не позволяет отнести их ни одному из известных нам иностранных и русских архитекторов первой половины XIX века. Было бы не слишком удивительно, если бы автором их оказался сам владелец гр. Я.В.Брюс, выдающийся и разносторонний ученый своего времени, в чьей ^библиотеке, как мы узнаем, были сочинения Палладио, Серлио, Скамоцци и многих других теоретиков архитектуры. Близость графа Брюса к искусству, вероятно, послужила к тому, что именно ему поручил Петр I в 1711 году подыскание за границей художников и ремесленников.
Дом в Глинках двухэтажный; нижний имеет подчеркнуто цокольный характер — верхний, более легкий по обработке и украшениям, является главным. С двух сторон в фасад врезаются три арки на рустованных пилонах, соответственно которым располагаются вверху две открытые колонные лоджии. Таким образом, дом в схеме дает фигуру в виде двух массивов с более узкой между ними перемычкой. Поля боковых стен охвачены внизу рустованными колоннами, соответственно которым в верхнем этаже помещены пилястры, увенчанные своеобразно расцвеченными ионическими капителями. В каждом поле помещено по два больших окна в узорчатых наличниках. Окна нижнего этажа покоятся на полочках, поддерживаемых кронштейнами, и обведены с двух сторон и поверху тягами рустованных камней с выступающими вверху треугольничками. Плоская дуга перекрытия увенчана замковым камнем с гримасирующей, высовывающей язык маской на нем — такие же гротескные маски высечены и на камнях, в которые упирается свод. Замковые камни сводов также украшены резанными в камне рельефными масками — каждая с индивидуальным, неповторимым выражением лица. Окна второго этажа, отделенного от первого сочными, многообломными карнизами, обработаны проще и легче, образуя довольно обычный для барочного искусства рисунок. Во втором этаже, на узкой стороне дома, в центре парадной планировки находится большое окно-дверь под сочной дугой-аркой с мелким переплетом оконной рамы. По-видимому, здесь был некогда небольшой висячий балкон на кронштейнах, прекрасно подчеркивавший центральную точку архитектуры. Эта дверь-окно соответствует кабинету Брюса. Сравнение этого фасада с противоположным углом ясно показывает разницу в отделке в зависимости от условий планировки. Садовая сторона дома была распланирована в общих чертах аналогично дворовой. Но если там под арками было некое подобие вестибюля с дверью, приводящей в нижний зал, то здесь, судя по отделке внутренних стен тесаным и диким камнем, скорее всего было некое подобие грота, возможно, когда-то отделанного туфом, штуком и даже раковинами. Колонны верхней лоджии с этой стороны обрушились, и вместо нее получилась здесь открытая терраса. Когда-то центр постройки отмечал вверху фонарь-башенка, скорее всего деревянный, теперь несуществующий, где, вероятно, и находилась астрономическая обсерватория гр. Я.В. Брюса и часы.
Несмотря на опустошительный пожар, дом в Глинках кажется лучше сохранившимся, чем иные постройки, пострадавшие от невежественных, разрушающих рук слепых исполнителей в 1917 году брошенных в толпу разрушительных лозунгов.
Архитектурный стиль дома продолжают и другие здания усадьбы, конечно, одновременной с ним постройки. Внешние фасады обоих павильонов по сторонам главного дома — кордегардии и флигеля в парке. Их расчленяют на три части рустованные лопатки, обрамляющие дверь под аркой посередине и по три окна в барочных наличниках с каждой стороны; еще в духе русского строительства XVII века по всем выпуклостям раскрепованы кирпичи, дающие сочную, отграничивающую крышу, светотеневую линию. Противоположные фасады этих двух симметричных построек индивидуализированы сообразно их назначению. Фасад кордегардии разработан арками на столбах, частью теперь уничтоженными, приближающими постройку к типу торговых рядов, возникших уже в первой половине XVIII века в Петербурге, а затем повторенных во многих провинциальных городах. Фасад паркового павильона разработан исключительно нарядно. Здесь пилястры того же типа, что и в доме, расчленяют стену уже на пять частей; пилястры наложены на более широкие лопатки также с капителями, как бы образуя таким образом группу из пилястры и двух полупилястр в различных плоскостях. Нарядные лопатки эти отмечают оба конца стены и, приближенные по двое по бокам средней двери, охватывают полукруглую нишу с сочным раковинным завершением, отграничивающий карниз которого перерезает лентой рокайльный завиток. Первоначальная окраска в два тона, статуи Амура и Психеи, находившиеся некогда в нишах, балюстрада с фигурами и вазами, возможно, завершавшая ранее стену, — все это придавало постройке особую нарядность в том дворцовом стиле, который характерен для первой половины XVIII века.
Внутри павильон распадается на три помещения — средний зал с нишами по углам, ориентированным по сторонам света, и двумя комнатами с обеих сторон. Есть предположение, что павильон этот являлся масонской ложей — в таком случае центральное помещение являлось залом заседаний, отделение слева — комнатой приуготовления, а справа — комнатой старших братьев. Можно думать, что доступ в комнату приуготовления был еще и через подземный ход, ответвлявшийся из гротового сооружения на главной, перпендикулярно проведенной оси усадьбы, откуда, по-видимому, таковой действительно вел в дом. Как бы то ни было, масонская ли ложа или просто парковый Эрмитаж, — павильон в саду глинковского парка является любопытнейшим образчиком садовой усадебной архитектуры первой половины XVIII века. Два других флигеля, на дворе усадьбы, сохранили также свое членение рустованными лопатками и в значительной степени оконные наличники. Отдельно и уже вне симметричной планировки расположен хозяйственный двор с постройками, по-видимому, современными главным зданиям усадьбы.
Не меньший интерес, чем архитектура, представляет парк в Глинках с его регулярными фигурными дорожками, в плане образующими интересные сложные фигуры, в которых можно усмотреть масонские знаки. Схематически планировка этого небольшого французского сада сводится к четырем квадратам в ширину главного дома, разделенным тремя широкими аллеями. Первая аллея лип идет по откосу, как бы продолжая линию кордегардии и павильона; вторая проходит мимо заднего уличного фасада дома, третья отграничивает парк с внутренней стороны. В четырехугольник перед домом вписан многоугольник, состоящий из вековых лип; вместе с пересечением дорожки и основной аллеи он образует фигуру, близкую к планетному знаку Венеры. Дальний четырехугольник занят квадратным водоемом, по оси которого дальше, уже за парком, стоит церковь. Два других прямоугольника справа от средней аллеи заняты один звездообразным пересечением аллей — другой лужайкой, где, согласно народному поверью, была беседка с самопроизвольно играющей музыкой. Может быть, здесь была поставлена владельцем усадьбы, как известно, видным ученым своего времени, Эолова Арфа. Надо думать, что некогда подстригались эти, теперь высоко выросшие двухсотлетние липы и в стенах зелени белели, как полагается, мраморные статуи. На судьбах парка, так же как и на судьбах дома, отразились превратности исторической жизни Глинок. После смерти Я.В. Брюса усадьба перешла к его племяннику Александру, сыну Романа Вилимовича, в 1745 году женившемуся вторым браком на несчастной невесте Петра II, кнг. Е.А. Долгорукой.
При них построены были церковь и небольшая усыпальница неподалеку от нее. Александру Романовичу наследовал его сын граф Яков Александрович (1742-1791), известный московский генерал-губернатор, гроссмейстер масонства при Екатерине II, женатый на гр. П.А. Румянцевой, сестре фельдмаршала Румянцева, наперснице Екатерины II. В это время, в 90-х годах XVIII века, обогатилась усадьба великолепным надгробием работы Мартоса, находящимся в церкви. Единственная дочь и наследница Якова Александровича, графиня Екатерина Яковлевна, вышла замуж за видного масона, главу ложи Астреи Василия Валентиновича Мусин-Пушкина-Брюса, умершего без мужского потомства в 1836 году. Однако усадьба в это время переживала уже период своего упадка. В «Московских ведомостях» этого времени не раз упоминается, например, о продаже лошадей глинковской экономии. Наконец, и сама усадьба попадает в чужие руки. Сначала это купец Усачёв, потом какая-то помещица Колесова, велевшая скромности ради побросать в пруд всех обнаженных Бахусов и Венусов, украшавших дорожки сада. Как сообщает предание, Брюс не дал ей житья в доме, и она переселилась во флигель напротив, надстроив его вторым этажом. После Колесовой усадьба переходит в руки купца Лопатина, построившего здесь громадную фабрику. Сообщают, что оставшиеся мраморные фигуры были при нем употреблены в плотину в качестве бута. Удар молнии в дом, который Лопатин превратил в склад хлопка, произвел в нем опустошительный пожар; и вот, подчиняясь суеверным [родственникам], Лопатин не только отремонтировал его весь — правда, снова в качестве склада, но даже восстановил в нем, как сумел, вышку с часами, конечно, нелепую на «сарае». Вскоре сгорела и лопатинская фабрика, зияющая сейчас на берегу Вори разломанными стенами своих корпусов. Наконец, накануне революции Глинки купил купец Малинин, так и не успевший прочно в ней обосноваться. Дух Брюса точно витал над усадьбой, карая [вольное] отношение владельцев к ее старине…
Постройки церковной усадьбы хотя и относятся к 40-м годам XVIII века, то есть ко времени несколько более позднему, чем архитектурный ансамбль дома и флигелей, показывают, однако, все тот же барочный стиль с его характерными для Глинок формами и деталями. Небольшая церковь — крестчатая в плане, с окнами в два ряда, стенами, расчлененными пилястрами, с несколько грузным куполом — была сильно испорчена впоследствии пристройкой колокольни и полным внутренним «обновлением». Любопытные головки ангелов с крылышками помещены здесь на замковых камнях окон, заменив гримасирующие маски в оконных наличниках дома. Небольшое прямоугольное здание усыпальницы разделено также пилястрами, охватывающими дверь посередине стены и окна по ее сторонам. В постройке этой чувствуется уже известная грубость приемов и манеры строителя, старавшегося подражать прекрасным, рядом находящимся образцам. Внутри в усыпальнице по узким стенам ее стоят гробницы Александра Романовича и Екатерины Алексеевны Брюс, два саркофага на постаментах, украшенные богатой рокайльной резьбой по мягкому известняку с обширными надписями на верхних досках. Тут же сложены остатки старого иконостаса церкви — царские врата, резаные в дереве во вкусе барокко, отдельные куски позолоченной резьбы и съеденные сыростью иконы. Нельзя не пожалеть, конечно, что этот иконостас был заменен в церкви другим, рыночным и безвкусным. И все же внутренность храма как бы озарена лучами искусства от превосходного памятника графине Прасковье Александровне Брюс работы Мартоса в 90-х годах XVIII века. Историко-художественное значение этого надгробия громадно. Оно лучшее выражение той схемы треугольной композиции, которая нашла свое осуществление в ряде работ русских и иностранных мастеров XVIII — начала XIX века.
Высокий плоский треугольник серого гранита служит фоном памятнику, возвышаясь на ступенчатом основании. Вверху помещен в обрамлении двух бронзовых лавровых ветвей портретный медальон — профиль графини П.А.Брюс, четкий, как античная камея. Внизу на плите красноватого гранита возвышается саркофаг, облицованный лиловым мрамором с желтыми на нем шляпками скреплений. Слева к нему припадает в порывистом движении мужская фигура, олицетворяющая убитого горестью мужа, низко склонившего голову на заломленные руки. Лица не видно — и тем не менее в спине, в порывистом движении, в жесте заломленных рук проявлен такой драматизм, которого не достигнуть никаким выражением страдания в лице. Четко рисуются среди цветных гранитов эта фигура паросского мрамора и шлем, поставленный на крышку саркофага. Судя по рисунку Андреева, по счастливой случайности оказавшемуся в нашем собрании, с другой стороны гроба находилась — или была лишь спроектирована — дымящаяся античная курильница. Бронзовые гербы, а также надписи украшали памятник; одна из них, стихотворная, вероятно, отвалившаяся с течением времени, была восстановлена металлическими буквами не совсем приятного рисунка:
Растите завсегда на гробе сем цветы.
В нем разум погребен, в нем скрылись красоты.
На месте сем лежат остатки бренна тела,
Но Брюсовой душа на небеса взлетела.
Наивно-сентиментальное четверостишие удивительно характерно для эпохи, для времени русского сентиментализма, годов творчества Карамзина и Боровиковского. В ряду работ Мартоса памятник в Глинках занимает место в цепи схожих монументов — надгробий Собакиной в Донском монастыре, Барышникова в Никольском-Погорелом Смоленской губернии, памятника «Любезным родителям» в Павловске и впоследствии — памятника «Супругу-Благодетелю» в одноименном павильоне пристройки Т. де Томона в том же Павловском парке. Как мы видели, идея такого монумента встречается не только в творчестве Мартоса — очень близкий пример дает в Яропольце надгробие З.Г.Чернышева работы А.Трапнеля, с которым Мартос не мог не встретиться в Риме. Этот же принцип треугольной пирамидальной композиции, только более объемной, проведен в ряде работ Кановы и применен Пигалем в его находящемся в Страсбурге памятнике маршалу Саксонскому. Тип этого надгробия повторялся и русскими мастерами — Гордеевым, Пименовым, Демутом-Малиновским.
Трогательное <предание> сообщает, сливая воедино различные исторические лица, что граф Брюс, вернувшись из похода и узнав о недавней в его отсутствие смерти жены, поспешил в церковь, бросился ко гробу и так и закаменел около него, убитый горем. Фигура его оказалась спиной к алтарю. Три раза переставляли его, но он снова возвращался в первоначальное положение, пока епископ не благословил оставить его в прежней позе. Вообще вокруг Глинок и ее владельца гр. Я.В.Брюса сложился целый фольклор — ив Глинках сообщают об умении его оживлять умершие, даже разрубленные тела, о драконе, прилетевшем к Брюсу, поводом чего, верно, послужили фантастические существа, украшавшие лестничные всходы гротового сооружения, и о замерзавшем среди лета под чарами Брюса пруде, где владелец катался на коньках. Память смутно рисует где-то встречавшуюся картинку — Брюса, катающегося на коньках с развевающимся за спиной плащом. В усадьбе ищут подземные ходы, говорят, что у кого-то есть рукопись, указывающая на существование зарытой библиотеки знаменитого чернокнижника.
Таковы романтические предания. В действительности книжное собрание Брюса, заключавшее в себе немало «магических» и «астрологических» книг, попало в Академию наук — их список был опубликован Хмыровым, также перечисление некоторых [физических] приборов, «куриозитетов», ландкарт, составляющих собственность ученого шотландца.
Как многое другое, дом Брюса в Глинках еще мог бы быть отреставрирован — нетрудно было бы разместить в нем сохранившиеся в Академии наук и мало ей необходимые вещи, повесить в кабинете известный портрет Брюса в мантии и шляпе с пером, наполнить дом мебелью петровского времени.
Только в условиях нашей современности — это утопические мечты. Как все остальное, Глинки обречены на умирание подобно любопытнейшей старинной, еще петровской фабрике — Лосиному заводу на противоположном берегу Клязьмы. Уже несколько лет как сломаны здесь ампирные деревянные домики с колоннами; более старые одноэтажные белые флигеля разбираются на камень и разрушаются с каждым годом.
Это разрушение — в черте природного заповедника, охраняемого Главнаукой. В многоверстном лесу Лосиного острова еще держатся несколько штук лосей. Высоко вздымают в синее небо свои темно-зеленые кроны вековые ровные сосны. На вырубках под жарким солнцем зреет земляника. Так из года в год. Верно, и теперь, как прежде. А по лугам синей лентой течет полноводная Клязьма мимо деревень, сел, усадеб. Раёк, Болшево, некогда усадьба маркизов Кампанари, херасковское Гребнево, в другую сторону Авдотьино Новикова, Стояново архитектора Баженова, Денежниково Талызиных широким кругом окружают Глинки. Почти везде лишь ничтожные останки усадебной архитектуры, доживающие последние дни памятники былого искусства.
Высоко над рекой расположена усадьба Раёк. Открытая площадка, на которой стоял старый помещичий дом, отгорожена по откосу парапетом-балюстрадой; еще недавно украшали ее статуи и фигуры львов, напоминавшие собак. На много верст открывается вид на долину Клязьмы — далекий заливной луг, лес и небо, покрытое тучами, звучащими красочной симфонией под лучами заходящего солнца. На месте старого дома — вычурная деревянная дача с балконами и башнями, никак не вяжущаяся с остатками планировки и архитектуры XVIII века. Английский парк разбит по откосу; то спускаясь, то подымаясь, бежит извилистая дорожка. В зелени деревьев белеет квадратный павильон, украшенный по фасадам тонкими тосканскими колоннами, образующими портики-крылечки. В павильоне, светлом внутри, с окнами и застекленными дверями на все четыре стороны, находилась некогда усадебная библиотека. В расцвеченных зарисовках художницы Айзман запечатлены эти остатки старины, а также окрестные памятники искусства, в том числе надгробие графини Брюс в Глинках. Только воспроизведение в красках дает возможность судить об исключительной красоте этого замечательного памятника.
Часто попадаются кругом фабрики, некоторые из них на месте старых усадеб; жалкие поселки, скученные и смрадные дома возникли на месте прежних садов и парков, не оставив почти никаких следов былого. В Болшеве это две церкви — одна высокая, в два света, XVIII века, другая одноэтажная, украшенная пилястрами с трехмастными ампирными окнами под широкими дугами, — вероятно, усыпальница.
В Гребневе цел еще громадный трехэтажный дом с галереями, соединяющими его с флигелями; сохранились ворота в виде триумфальной арки, ближе к тем, что были построены Львовым в глебовском Райке Тверской губернии. Сохранился здесь и обширный запущенный старинный парк с заснувшими, полузаглохшими прудами.
В Авдотьине Новикова уцелели старый сад и церковь с ее историческими могилами в ограде. Быстро разрушается Денежниково Талызиных. Здесь одноэтажный дом с колоннадой вровень фасаду удивительно близко напоминал Белый дом Никольского-Урюпина, отличаясь от него, при всей тождественности архитектурной манеры, более грубыми деталями выполнения. Галереи соединяли его с двумя башнями феодального типа, наивной данью романтике XVIII века. Отзвуки модной в 70-80-х годах XVIII века псевдоготики сочетались здесь с ранним французским классицизмом. Дом разрушают на кирпич — обстановка уже давно расхищена, лишь в зале развороченным трупом лежит рояль — старинный типичный «флюгель» начала прошлого столетия. Старые портреты, пастели Барду разошлись, распылились по московским и провинциальным музеям. Еще цел парк — регулярный, французский. В нем пахнет сыростью и в тени расцветают нежные лиловые и розовые аквилегии.
Баженовская усадьба Стояново уже давно не существует, может быть, лет сто или более. И тем не менее удалось разыскать ее по старинным публикациям о продаже в «Московских ведомостях» за 60-е годы XVIII века. Подробно, красочным языком описывалось в газетном объявлении сельцо Стояново с господским домом, перспективной, на несколько верст ведущей к нему дорогой-аллеей, прудами, богатыми рыбой, на одном из которых на острове указывалась земляная «увеселительная крепость». Кому не известно из исследователей старого искусства, что земляные сооружения — то, что наиболее стойко противится времени. Исчезают постройки, вырубаются насаждения — только земляные валы и канавы остаются неизменными. И вот, исходя из этого, можно было заключить, что земляная крепостца в Стоянове уцелела до наших дней. Так и оказалось оно в действительности; свои первоначальные очертания сохранил пруд в виде четырехлистника с двумя более длинными заливами, и посреди него остров, на котором валы сохранили очертания затейливого форта. Барочный узор этого сооружения при всей незначительности, конечно, в истории русской архитектуры дополняет все же любопытным штрихом еще неведомое нам, еще до сих пор по-настоящему не раскрытое лицо архитектора В.И.Баженова. Но и для истории садово-паркового искусства этот остаток старины в далекой и мало посещаемой части Московской губернии имеет известное значение. Он передает тип тех сооружений из земли на островах, появление которых было подсказано соображениями чисто практического порядка — использованием избытков земли при копании прудов. Подобные сооружения были и на пруду кусковского озера, и, верно, также в старой усадьбе Урусовых — Осташове Волоколамского уезда.
В разных местах к востоку от Москвы, от Троицы до Богородска и Бронниц, были рассеяны помещичьи усадьбы — то роскошные дворцы вроде Гребнева и Денежникова, то стильные ансамбли, как Глинки, Ахтырка или псевдоготическая Марьинка Бутурлиных, то масонские гнезда, как Авдотьино и Саввинское, то, наконец, обжитые дворянские и буржуазные дома — Мураново и Абрамцево. Все эти места внесли посильный вклад свой в историю русской архитектуры, садово-паркового искусства, скульптуры, живописи, литературы, поэзии, декоративных искусств… И поэтому историк не может обойти молчанием ни зданий Глинок, ни надгробия Мартоса, ни литературного материала Муранова. Все это — рассеянные крупицы того растоптанного и сметенного годами небывалой смуты и волнений, что зовется русской культурой…
Схема проезда
Карта загружается. Пожалуйста, подождите.
