Усадьба Черёмушки

Усадьба Черёмушки (Россия, г. Москва, ул. Большая Черёмушкинская, 25, 28)

Усадьба недоступна для посещения

Довольно обширный усадебный комплекс оказался разделённым между двумя научными институтами. Комплекс бывшего Хозяйственного или Конного двора (на фото), отсечённый от усадебного ядра Большой Черемушкинской улицей, принадлежит Институту гельминтологии имени академика К.И. Скрябина. В здании бывшего манежа разместилась коллекция экспонатов Музея гельминтологии. Парадная часть Черёмушек с примыкающими регулярным и пейзажным парками, украшенными протяжёнными прудами, и павильонами Эрмитаж и Миловид — отошла к Институту теоретической и экспериментальной физики. Стоит ли упоминать, что это закрытая территория, с пропускной системой.

Столичная усадьба Черёмушки

Основу архитектурной композиции ансамбля составляют находящиеся на одной оси главный дом, парадный и конный дворы. Главный дом возведён в 1780-е гг. архитектором Франциском-Конрадом Христофором Вильстером, датчанином по происхождению. Дворец Вильстера в Черемушках по своему решению восходит к итальянским виллам, соединив в своей архитектуре черты классицизма обеих столиц. Компактный, симметричный, с трехчастной структурой и ордерным декором, он занял центральное место в усадебном ансамбле и по своему облику и по расположению. В первой трети XIX в. дом перестаивался якобы под руководством Доменико Жилярди.
А при владельцах Якунчиковых дом и другие постройки усадьбы обновлялись в связи с новыми архитектурными веяниями архитектором И.В. Жолтовским.

О Якунчиковых стоит сказать несколько слов, т.к. они владели в Подмосковье удивительно изысканной по своей красоте усадьбой — Введенским, Звенигородского уезда. Мария Васильевна Якунчикова — дочь заводчика Василия Ивановича Якунчикова и Зинаиды Николаевны Мамонтовой впоследствии стала известной художницей, воспевшей красоту «Русской Швейцарии», а так же и Черёмушек, в которых она родилась.
До Якунчиковых усадьбой, основанной в XVII столетии, владели: вотчинник В. Махов, затем П.И. Прозоровский, Ф.И. Голицын, С.А. Меншиков.
Небольшая барочная Знаменская церковь (1742-1747 гг.), поставленная в конце тенистой аллеи видимо ещё при Голицыных, так же была частью усадебного комплекса.

Архивные фотографии усадьбы Черемушки

1. Усадьба Черемушки. Интерьер парадного зала барского дома
2. Башни конного двора
3. Вид на въездные ворота и дворец в усадьбе Черемушки
4. Павильон в парке
5. Усадьба Черемушки дворец
6. Вид на въездные ворота и дворец

Ю.И. Шамурин Черемушки

Ю.И. Шамурин «Подмосковные» М., 1912-1914 гг. тов. «Образование»

К югу от Москвы, вдали от железных дорог, находятся Черемушки, бывшая подмосковная Меньшиковых. Ее окружают кирпичные заводы, бесконечные фабричные трубы, и вся эта местность за Серпуховской заставой носит малопривлекательный характер окраины современного промышленного города.
Между тем здесь, среди фабричных корпусов, в тихих захолустных переулках, довольно много сохранилось вековых лип, последних остатков когда-то существовавших барских усадеб. В начале XIX века вся южная окраина Москвы, окаймленная с двух сторон Москвой-рекой, была густо усажена усадьбами. Начинаясь от Мамоновой дачи и Нескучного, целого ряда загородных дач за Калужской заставой, их пояс тянулся к Канатчиковой даче и доходил до Москвы- реки, где против Симонова монастыря еще уцелел в Даниловской слободе обширный барский дом, ставший фабричным корпусом.
Московские бытописатели начала XIX века, охотно и пространно рассказывающие о Кускове, Люблине и Останкине, ничего не говорят о Черемушках. Владельцы усадьбы, Меньшиковы, не пользовались в Москве широкой популярностью, не отличались ни хлебосольством, ни причудами, главными козырями известности в Москве начала XIX века. Их усадьба не носит роскошного показного облика; это красивое и удобное жилье культурного дворянского рода.

«Пустошь Черемошки» упоминается в 1630 году, когда она была «продана в вотчину» Афанасию Прончищеву и дьяку Венедикту Махову. В 1635 году «деревня Черемошье» «отказана» думному дьяку Ф. Ф. Лихачеву. В 1666 году Лихачев «тое свое подмосковную вотчину деревни Черемошие» «написал» внуку своему, князю П. И. Прозоровскому. От Прозоровского по браку Черемушки перешли к князю И. А. Голицыну (1658—1729. Затем Черемушки перешли к его сыну, князю Ф. И. Голицыну (1699—1769). У него была здесь усадьба, в которой его 28 августа 1749 года посетила императрица Елизавета; «Ее Императорское Величество соизволила иметь выход на Воробьевы горы; в расставленных шатрах обеденное кушание изволили кушать — а оттуда шествие возыметь соизволила в село Черемоши — к господину генерал-майору князю Голицыну, где благоволили вечернее кушание кушать, — и во дворец прибыть изволила в 1-м часу пополуночи». От времени князя Ф. И. Голицына в Черемушках осталась только церковь. Затем Черемушки перешли к князю Н. Ф. Голицыну (1728—1780). Среди владений его сына Феодора Черемушки уже не значатся.
Надо думать, что в это время они перешли к Меньшиковым. Создателем усадьбы был, по-видимому, внук петровского сподвижника — Сергей Александрович Меньшиков (1746—1815), женатый на княжне Екатерине Николаевне Голицыной (1764—1832), или сын его — А. С. Меньшиков (1787—1869), известный деятель царствования Николая I.
Род Меньшиковых пресекся, и их подмосковная перешла в иные руки. Теперь Черемушки принадлежат Н. В. Якунчикову. Долгое время усадьба находилась в запустении, ветшали заброшенные постройки, но теперь стараниями нового владельца они воскресают в своем прежнем облике.

В Черемушках нет художественных откровений, равных Останкину и Архангельскому. Их прелесть в историческом значении, дающем яркую картину прошлой жизни. В смысле исторической поучительности это едва ли не самая интересная подмосковная. Очень характерны расположение построек, весь план усадьбы; необычайно выразительна забота о красоте, очевидная в каждом ее уголке.
Такие дворцы, как Останкино, свидетельствует о любви и понимании искусства, о художественном уровне эпохи. Они и сами являются художественными созданиями, оторванными от жизни и быта. Но есть несколько старых подмосковных, где черты эпохи выступают сильнее, чем создания ее: их архитектура связана с жизнью. К таким усадьбам принадлежат и Черемушки.
Мы видим здесь прежде всего, что старое русское барство хотело создавать не только дворцы, но и целые поселения, где все красиво и художественно. Вокруг барского дома располагаются красивые корпуса служб, размещенные по определенному плану. Все сложное барское хозяйство, область, казалось бы, узко утилитарная и весьма далекая от искусства, вмещается в художественные рамки. «Конный двор» поручался трудам того же архитектора, который только что закончил барский дом. Тут пробивается какая-то очень глубоко сидящая потребность в красоте, не отделяющая показного от действительного…

В усадьбах этого рода гораздо больше черт сельской архитектуры, чем в роскошных загородных дворцах. Кроме барского дома, мы находим здесь большое количество всевозможных павильонов, беседок, разнообразных декоративных сооружений. Эти небольшие здания обычно производят красивое впечатление, но их красота неотделима от служащего ей фоном пейзажа. Творчество архитекторов получает здесь полный простор: никакой шаблон немыслим там, где приходится принимать во внимание десятки местных условий. Здесь «строгий вкус» немыслим. Чем больше неожиданности, новизны, фантазии, тем значительнее эффект.
Такие павильоны и беседки редко имеют практическое назначение; иногда это ванные, летние домики, «эрмитажи для отдохновения», но чаще всего просто украшения парка и усадьбы…
Усадьбы этого типа неизменно окружаются парками, и целый ряд пейзажных красот, часто создаваемых с большим трудом, пруды, просеки, дороги-«першпективы», искусственные возвышения, потоки и овраги, усиливают архитектурные ресурсы усадьбы.
В Москве начало таким усадьбам положено, по всей вероятности, Архангельским. Благодаря красоте своих старых липовых парков, благодаря той ощутительности, с которой отразились и застыли в них вкусы и образ жизни людей прошлого, эти усадьбы обладают могучим обаянием поэтичности. Их красота — не холодное олимпийское величие гениального создания, а немного неправильная, немного упрощенная живая красота жизни!

Подмосковная Меньшиковых не упоминается не только у современников, нет о ней и позднейших литературных указаний, несмотря на близость к Москве, на очевидность ее художественного и исторического значения.
Ее история, ее строители не выяснены, наверно и останутся невыясненными. И не нужно ее, не нужно точных данных: самое интересное здесь — эпоха, тот общий эстетический и житейский множитель, который останется, если вынести за скобки все личное и случайное!

Черемушки окружены со всех сторон старыми липами, скрывающими усадьбу от случайного взгляда. Тщательная систематическая планировка ее, единый замысел в расположении строений свидетельствуют об одновременности застройки усадьбы. Далеко не во всех подмосковных проведена такая строгая согласованность всех частей: романтически настроенная эпоха классицизма предпочитала живую непринужденность и свободу. Такие дисциплинированные архитектурные замыслы ценились в начале XVIII века, когда ценилась власть человеческой руки над «облагораживаемой» природой. В 1820-х годах, во времена аракчеевщины, возродилось стремление к дисциплине в архитектуре, но уже рождалась она не от эстетики, а от немного казарменного увлечения порядком. В Черемушках есть какие-то отзвуки этой николаевской «регулярности», однако разросшиеся деревья парка смягчили и скрыли ее…

Усадьба разбита очень хозяйственно и любовно: каждый уголок продуман. Особенно старательно продумана идущая в середине ее длинная и прямая просека-дорога.
Теперь дорога в усадьбу проложена сбоку, параллельно фасаду дома; но еще цела старая просека-дорога, обращенная к Москве и создающая прекрасную далекую перспективу, основную ось всей усадьбы: еще издали через прямую, как стрела, «першпективу», окаймленную деревьями, виднелся белый фасад дома.
Ближе к усадьбе по бокам перспективы тянутся корпуса «Конного двора», с парными островерхими башнями при въезде и выезде. Дальше по бокам ее высятся старые ели, окаймляющие «Красный двор». Когда-то вся эта часть усадьбы была окружена каменной стеной, от которой теперь сохранились только два столба ворот. На площадке перед домом растет несколько невероятно громадных тополей, посаженных кем-нибудь из очень давних владельцев. Эти ветераны, заботливо обитые железными листами по дуплам, слывут в усадьбе посаженными Борисом Годуновым, владевшим будто бы этой местностью.

Справа от «Красного двора» расположено несколько корпусов служб, а слева тянется прекрасный липовый парк. За домом — в овраге пруд, когда-то составлявший звено в целой цепи прудов. В парке над обрывом поставлены два небольших павильона, облепленных деревянными постройками, но теперь тщательно реставрируемых.
В парке же стоит небольшая церковь, поставленная в 1747 году. Елизаветинская эпоха, несмотря на свою продуктивность в церковном строительстве, оставила сравнительно мало церквей в усадьбах. Во времена Елизаветы в Москве строили церкви архитекторы Дмитрий Ухтомский и Иван Мичурин. Их творчество слагалось из странного совмещения форм московского допетровского барокко и отзвуков петербургского творчества Растрелли. В Москве под руками опытных мастеров это совмещение давало интересные и гармоничные формы, но в усадьбах обычно получалась малохудожественная смесь.
Церковь в Черемушках идет вполне от Растрелли: прямоугольный план, громадный световой трибун, типичного рисунка наличники окон — все это стоит вполне на уровне века, все это художественно объединено. Церковь Черемушек могла бы служить отличным образцом стиля, но, к сожалению, по ней прошлась рука позднейшего поновителя; он не внес грубых новшеств, но смягчил ту прихотливую закругленность, ту капризность линий, которая характеризует искусство позднего барокко…

Особенно пострадали наличники и овальные люкарны над входами: рисунок оставлен прежний, елизаветинский, но линии засушены, выпрямлены под линейку.
Исследователь усадеб, не получивших в свое время громкой известности благодаря знатности или гостеприимству хозяина, в большинстве случаев находится в затруднительном положении: современники не оставили никаких известий об усадьбе; семейные архивы и предания, особенно там, где на протяжении XIX века усадьба меняла владельцев, затеряны. О времени сооружения и именах строителей, если случайность не сохранила никаких данных в опубликованных письмах и мемуарах, можно только догадываться. Иногда догадки приводят к уверенности, когда авторство очевидно, но часто не только нельзя приблизительно назвать имя архитектора, но трудно указать и на школу, на течение, к которым принадлежал строитель!
В такое затруднительное положение приводят классические постройки Черемушек. Время их, — по-видимому, начало XIX века. В них, однако, нет еще обычной александровской строгости и чистоты стиля; строитель их любит островерхие башни, какие-то отзвуки готики, перелицованные на классический лад.
Лучшие мастера эпохи Александра I были верными рыцарями классицизма. Отклонений от своего канона они не знали. Но крепостные ученики их, обученные строительному мастерству, но не способные искренно увлечься классицизмом, понять его красоту, обладали свободной головой и часто измышляли самые необычайные сочетания готики, классицизма, барокко и еще какого-то своего собственного стиля. Иногда они, оставаясь на точке замерзания со времен своего ученичества, отставали от хода архитектуры и в расцвет александровского классицизма строили по рецептам екатерининских мастеров.

В Черемушках едва ли работали крепостные архитекторы: чувствуется рука хорошего мастера. Соображения о крепостных строителях приходят в голову только относительно ворот перед барским домом. Рубчатые колонны, каменные вазы наверху — все это свойственно середине XVIII века, а никак не эпохе классицизма. Таким образом, эти ворота — или остаток ста¬рой усадьбы, обстроенной в середине XVIII века, или они сооружены доморощенными мастерами, знающими только, что каждая усадебная постройка должна быть снабжена колоннами…
Дом, очень красиво поставленный в конце длинной перспективы, несколько перестроен, особенно в боковых частях. Пострадали больше всего наружные
детали. В его формах есть отзвуки казаковской школы, из которых самое убедительное — купол. Внутри бросается в глаза отличное расположение комнат: вестибюль и зал соединены дверью, открывающей сквозь стеклянные входные двери далекий вид на перспективу в сторону «Конного двора» и на террасу, пруд и гористую просеку за ним.
В доме Черемушек самое интересное — прекрасный зал: он весь белый, светлый, украшен только углублениями с карнизами и двумя колоннами. По карнизу проходит великолепный скульптурный фриз. Все однотонно, но в солнечном деревенском свете белые стены приобретают удивительную легкость, прозрачность и создают прекрасную гармонию с густыми тенями, бросаемыми солнцем…
Эта зала представляется главной загадкой Черемушек. Она не соответствует остальным архитектурным украшениям усадьбы. Утонченная гармония замысла, а больше всего рисунок фриза из грифонов — все это свидетельствует о Джилярди, то есть о 1810-х или 1820-х годах! Во всяком случае это одно из лучших созданий московского классицизма.

Воссоздание классических форм только тогда перестает быть «псевдоклассицизмом», когда удается заимствованные у древнего искусства формы — колонны, фронтоны и пилястры — овеять той изумительной гармонией, в которой суть и тайна обаяния классицизма. В России первым воплотителем этой ясной одухотворенной красоты был Кваренги, по его следам пошли в Петербурге Захаров, Томон, иногда Плавов. В Москве чаще всего удавались такие достижения Джилярди; из них высшее — «Конный двор» в Кузьминках. Кто-то близкий по духу к Джилярди (может быть, он сам!) создал белую залу Черемушек и дал в ней дивное воплощение ясного духа античности!..
За стеклянными дверями видна полукруглая терраса, обставленная колоннами, вблизи кажущимися особенно мощными, пруд, зеленый и темный от отраженных им деревьев парка, самый парк, убегающая в гору дорога. Нехитрая картина — эти колонны на фоне пейзажа, но веет от этого старого искусства неизъяснимым покоем и величием. Как бы ни чернить социальные язвы и пороки старого барства, все же, пока Живы созданные ими колоннады и прекрасные залы, видно, что не могли создавать такие вещи мелкие, суетливые, дряблые люди: было бы им пусто, холодно, хотелось бы большего уюта, большего подчеркивания их культурности, их любви к красоте. Было в душах, создавших и принявших эту красоту, что-то от людей трагедий Озерова, от мощных героев с титаническими страстями, от той безбрежной мощи человеческого духа, которая создала «Екатерининских орлов», Наполеона, его сподвижников и их достойных противников!
Налево от дома в парке, над обрывом когда-то существовавшего пруда, высятся два небольших дорических павильона — очаровательные, словно игрушечные, домики, сделанные хорошей и опытной рукой. Долгое время они стояли заброшенными, забитые к чему-то дощатыми щитами, но теперь тщательно реставрируются новым владельцем.

Со стороны обрыва они украшены островерхими рустованными башенками, по типу близкими к башням «Конного двора». Их строил, видимо, один и тот же художник.
Подобные произведения садовой архитектуры обыкновенно получали своеобразные наименования, овевающие их ароматом эпохи. Ими определяются те цели, для которых сооружались эти павильоны и беседки, те потребности, которым они были нужны. Сохранились же эти старинные наименования только в тех усадьбах, где еще живы семейные традиции, где потомки любят то, что создали и чем гордились предки.
Справа от дома расположено несколько корпусов служб, довольно неопределенного архитектурного облика. Очень оригинален, несколько неуклюжий со своим огромным куполом, небольшой павильон на берегу пруда.
Направо от дороги на Москву помещен огромный четырехугольный «Конный двор». В середине его прорезает перспектива, идущая по прямой линии от барского дома. Ее окаймляют четыре парные башни, причем наиболее оригинальна передняя пара, ближайшая к дому.

Хотя эти круглые башни снабжены колоннами, поддерживающими круговой карниз, но классического в них очень мало. Они сильно вытянуты вверх и заканчиваются островерхими шатрами.
Это уже только оригинально.
Самые памятные впечатления Черемушек — это белая зала, белые колонны террасы на фоне пруда и золотистой осенней зелени; затем парк с тщательно проведенными дорожками, усеянными листьями лип; за темными стволами всюду белеют колонны, стены, — и эти образы нашего прошлого самые поэтичные, самые идиллические страницы русской жизни. Если в ней, уже много веков, царит дисгармония, если вялый ход ее лишен малейшего ритма, здесь, в старых усадьбах, принимает душа гармоничный покой, и впечатления проходят нежной чередой, ритмичной, как шепот старинных деревьев, как осенняя рябь пруда, похожего на смятую свинцовую бумагу…
Этот элегический нежный ритм — истинная стихия русской души. Разве не его отзвуки слышатся под сводами новгородских и ярославских церквей, овеянных тихими видениями иконописцев? Разве не им пленяют, навевая тихую дрему, березовые рощи, шепот хвойного бора, бесконечные поля, медленные равнинные реки?